Шоу для богатых
Шрифт:
Итак, Артур? И выходит, что никто иной, как сама Татьяна, стала причиной убийства Крупенина? Отсюда и подспудная, видимо, чисто интуитивная ненависть к Артуру. А иначе… Иначе с чего бы ей развиться, этой самой ненависти? Любил он ее безоглядно, к тому же он был первым ее мужчиной, причем, как она сама призналась, она сама, по своему собственному желанию отдалась ему, а подобное из сердца не так уж и просто выбросить. М-да, все, пожалуй, так и есть.
Да и сам мир со времен шекспировского Отелло пока что еще не менялся, по крайней мере, в лучшую
Судя по внутреннему состоянию Савельевой, к такому же выводу пришла и Татьяна. И боялась сама себе признаться в этом.
Ирина Генриховна тронула ее за плечо и когда Таня вскинула на нее полные слез глаза, тихо произнесла:
— Лапочка ты моя! То ли еще в жизни будет. И ревность необузданная, и…
Она говорила какие-то слова и сама не понимала, зачем все это говорит. И когда сама себя поймала на этом вопросе, остановилась на полуслове и резко выдохнула скопившийся в груди воздух.
Господи милостивый, да ведь это все она для себя говорила, обобщая свой разрыв с Турецким, с той трагедией, которая произошла с этой милой девушкой, которая сидела напротив нее и ждала от нее, дуры, помощи!
Пытаясь успокоиться и хотя бы в норму привести разбушевавшиеся чувства, ни о чем больше даже думать не приходилось, она улыбнулась Татьяне, как лучшей подруге, и скорее приказала, чем попросила:
— Ладно, все об этом! Утрем платочком наши со-пельки и вернемся к нашим баранам, то есть к твоему Артуру.
— Он не мой! — мгновенно отреагировала Татьяна.
— Вот и прекрасно, — поддержала ее Ирина Ген-риховна. — В таком случае попытайся ответить на один-единственный вопрос. Ты сама-то уверена, что он…
Глаза Савельевой вспыхнули и она нервно передернула плечиками.
— Я… я не думала об этом. Никогда не думала.
— Но сейчас… Ведь ты подумала об этом? А иначе… иначе ты просто не позвонила бы мне.
Татьяна угрюмо молчала и Ирина Генриховна вынуждена была ответить за нее:
— Да, это очень больно и в этом трудно признаться даже самой себе, но на это необходимо решиться.
Таня вскинула голову, и было видно, что еще секунда-другая и она просто разрыдается.
— Я правда не знаю, — скороговоркой произнесла она. — Я правда не знаю, но…
— Но ты подумала об этом?
— Да.
Она выдохнула коротенькое и одновременно жесткое «да» и по щекам ее потекли слезы.
Ирина Генриховна достала из сумочки платок, оттерла слезы с мокрых щек.
— Все, Танюша, успокоились. Тем более, что это всего лишь наше с тобой предположение, и вполне возможно…
— Вы действительно думаете так? — вскинулась Татьяна.
— Да, — кивком головы подтвердила Ирина Ген-риховна. — Но чтобы развеять все сомнения, которые грызут тебя, нам придется отработать и эту версию.
— Да, конечно, — согласилась Татьяна.
— В таком случае будь любезна рассказать о своем Артуре. Все, что ты о нем знаешь.
— Начиная с первого дня знакомства?
— Зачем
— То есть, его хобби?
— Да, пожалуй так, — согласилась Ирина Генри-ховна. — Еще хотелось бы узнать кое-что про его фирму, но если ты ничего не знаешь…
— А это зачем? — удивилась Татьяна.
— А вот это, девочка, мои профессиональные секреты.
— Но ему… если он не… не виноват…
И снова Ирина Генриховна вынуждена была мысленно пожалеть эту девочку, которую слишком рано стала ломать жизнь, ибо она сохраняла еще в душе какую-то тургеневскую чистоту. И поможет ли ей это качество в жизни?… Господи, кто мог бы ответить сейчас на этот вопрос?
Она думала о Татьяне, о той мужской ревности, которая может поломать не одну судьбу, а жалела при этом себя, любимую.
После разговора с Татьяной и «судака по-польски», который все-таки принесла официантка, Ирина Генриховна подвезла несколько успокоившуюся девушку до метро и была дома, когда уже стемнело. В пустынном одиночестве огромной квартиры, которой они когда-то радовались вместе с «ее Турецким», Ирина забилась в свой любимый кухонный «уголок», предварительно выставив на стол початую бутылку любимого Турецким армянского коньяка и залежалый кусок «Российского» сыра, которым также любил закусывать Турецкий. Наполнила рюмку и невольно усмехнулась, вспомнив, как он доказывал в одной компании, что коньяк мог закусывать лимончиком только незабвенный Николай второй, за что и был расстрелян большевиками, которые не могли вынести подобного издевательства над благородным напитком. И коньячок, тем более армянский, надо закусывать опять-таки армянским сыром, потому как коньяк без сыра, что свадьба без песен и музыки. Вроде бы и праздник в доме, а радости настоящей нет.
Невольно сморщилась, поставив уже пустую рюмку на стол, как начинающий алкаш в смиренном одиночестве, зажевала коньяк ломтиком «Российского» и тяжело вздохнула, поймав себя на мысли, что этак и действительно можно спиться понемногу. Сначала сон не идет без рюмки коньяка на ночь, потом кусок в горло не лезет без той же рюмки, а потом…
— Потом… кот с хвостом! — выругалась она вслух и потянулась к телефонной трубке, которая лежала тут же на столе.
По памяти набрала домашний номер Голованова и, когда в мембране послышался его голос, с хрипот-цей в голосе произнесла:
— Извини, ради Бога, не отвлекла?
— Да хоть бы и отвлекла, — хмыкнул в ответ Голованов, по голосу которого можно было догадаться, что и он времени зря вечерами не теряет, в отличие от Турецкого, предпочитая коньяку хорошую водку. — Всегда рад слышать.
— Оно, конечно, — с язвинкой в голосе поддакнула Ирина Генриховна. — Особенно после того, как на работе рассобачимся.
— Милые ругаются — тешатся.
— Вы, Всеволод Михайлович, при жене своей этого не скажите. А то… как Александр Борисович…