Шпион против майора Пронина
Шрифт:
— Я буду говорить. Не надо пальма. Вас интересует мой советский друг, морской доктор? Вам повезло. Он сейчас в Москва.
— Что вы о нем знаете? Адрес, распорядок дня.
— Я не шпион. Я не следил за ним. Ни за кем не следил. Мы просто общался.
Железнов положил перед Стерном лист бумаги, чернильницу и перо. У него все было предусмотрено, у Железнова-то!
— Пишите адрес, товарищ Стерн.
Пронин посмотрел на Железнова одобрительно: вот сегодня все, как по нотам, а то наломали дров в начале нового года…
— И напишите, когда он бывает дома. Хотя вы за ним
— Адрес я помню. Большая Татарская улица, дом четырнадцать.
— Хм, помню, в начале двадцатых там работала Землячка. Поскольку больших татар я там никогда не встречал, для меня эта улица — улица Землячки.
— Землячка — это значит, такая же москвичка, как и ты? — спросил Крауз. А сокрушенный Стерн не был настроен на светскую беседу…
— Нет, Фридрих. Землячка — псевдоним одной нашей яростной революционерки. Она дочка богатого купца Залкинда, посвятила себя борьбе. Сейчас она возглавляет комиссию советского контроля при Совнаркоме. Грозная дама, знаете ли. С ней, кстати, знаком мой друг писатель Овалов. А наш поэт Демьян Бедный написал про нее остроумные стихи:
От канцелярщины и спячки, Чтоб оградить себя вполне, Портрет товарища Землячки Повесь, приятель, на стене… Бродя потом по кабинету, Молись, что ты пока узнал Землячку только по портрету: В сто раз грозней оригинал!Так оно и есть. Землячка — фурия революции.
— Демьян Бедный — поэт-большевик, член ЦК? — спросил Крауз.
— В прошлом, товарищ Крауз. Бывший большевик, бывший член ЦК. Он склонен к перегибам, как и товарищ Землячка. Однажды в пьеске выставил на осмеяние русских богатырей. Самого Илью Муромца не пожалел! Ну, товарищ Сталин и подверг его товарищеской критике.
— Что же, у вас реставрируется монархия? Снова кресты и золотые погоны?
— Зачем вы так? — обиделся Пронин. — У нас власть большинства. Но не охлократия. Власть большинства в условиях просвещения. Понимаете? И русские богатыри к советской власти куда ближе, чем к царскому режиму с его ростовщиками и фабрикантами. А Демьян поднял руку на народных героев! За это — позор Демьяну. Вот ему и дали пинка из партии. Что не отменяет его заслуг перед революционной поэзией. Ибо — какой-никакой, а талант.
Как говорят в почтенных романах, Пронин встал, всем своим видом показывая, что аудиенция закончена. Крауз уходил улыбаясь, а Стерн прошмыгнул, как вороватая мышь, а на площадке, возле лифта, схватил за пуговицу Железнова и пару минут ему что-то втолковывал. Железнов проводил гостей до подъезда, а потом вернулся к Пронину.
— Что он тебе говорил?
— Вы что, в глазок подглядывали?
— Да нет, просто у меня интуиция натренированная. И железная логика. А вообще, дорогой друг, отвечать вопросом на вопрос — это просто невежливо.
— Да странный он какой-то. Просит охрану. Боится, что ему будут мстить за откровенность.
—
— Видать, мы на верном пути?
— Видать. Выйдешь в поле… Далеко тебя видать. На Татарскую поедем, как солидные люди. С Адамом. И Кирия возьмем для острастки.
Пронин, как вельможа, сел на заднее кресло. Рядом с ним — оруженосец Железнов. А Кирий — косая сажень в плечах — уселся рядом с водителем, как и положено телохранителю.
В доме на Большой Татарской со старорежимных времен оставались отдельные квартиры. Только самые вместительные апартаменты на втором этаже были разделены на коммуналки. А на третьем этаже как были тесные изолированные квартиры, так и остались. Ничего удивительного, что одинокая пожилая хозяйка временно переселилась на кухню и сдала комнату приезжему моряку.
— У них балкон. Это скверно. Надо было взять товарищей… — Пронин нахмурился. — Ладно. Семь бед — один ответ. Адам, за балконом следи в оба. И вон те два окна тоже на твоей совести. Выполняй, друже. И не серчай, что нештатную работу тебе даю.
Адам добродушно пожал плечами.
— Пустяки.
— Нет, не пустяки. Револьвер свой заряди антикварный.
Уже в парадном Пронин вполголоса командовал:
— Виктор, ты войдешь первым. Ты, Кирий, будешь перекрывать дверь. Если я свистну — войдешь в комнату и скрутишь клиента. Все это — на случай, если он дома. Если нет — будем ждать. И с хозяйкой уж тогда погутарим, и с соседями. Ну, с богом. Я на лифте, вы — пешком.
У двери они встретились. Аккуратная дверь, не обшарпанная, обитая коричневатой кожей — редкость по нашим временам. Кто у нас хозяйка? Учительница литературы и еще сдает комнату. Понятное дело, доход имеется. Одинокая женщина, все тратит на комфорт. Пронин позвонил в дверь. В ответ — мертвая тишина. Попытался открыть — разумеется, дверь была заперта. Пронин подморгнул Виктору — и ребята в два счета взломали немудреный замок. Там еще была цепочка, но она свободно болталась. Значит, в квартире никого. Что ж, будем ждать.
— Всех соседей по площадке надо опросить. Кирий, родной ты мой, остаешься в квартире. Гляди, какой диван-то удобный.
С первой же соседкой им повезло. В квартире напротив жила вдова комдива Алексеева — женщина, общительная донельзя. Вдовья пенсия позволяла поддерживать скромный достаток. Она все знала про ассортимент близлежащих магазинов и про соседей. И, разумеется, не держала антисоветских камней за пазухой.
— Ирина Петровна?
— Так точно. А вы кто будете?
— Моя фамилия Пронин. Майор Пронин.
— Вы из…
— Вот именно. Поэтому сразу предупреждаю, что разговор наш будет секретный.
— Никому ни слова, ни вздоха. Да вы в комнату проходите, что ж в коридоре-то стоять.
— А говорить мы будем про вашу соседку Макарову Елену Емельяновну.
— Это дело государственной важности?
— Другими не занимаемся. Но нас интересует не столько Елена Емельяновна, сколько…
— Ее квартирант! Жилец, по-простому. Понимаю, понимаю.