Шпион в костюме Евы

Хмельницкая Ольга

– Тебя то есть? – скептически поднял бровь Ли Минь.

Мужчины шли к ферме, возле которой Селедкин оставил свою машину.

– Между прочим, в прошлом году мои фильмы посмотрели два миллиона триста пятьдесят тысяч человек, – сказал Леонид Иванович.

Чена эта информация не впечатлила.

– А по поводу чего тебя шантажируют? – спросил он деятеля искусств. – Убил кого-нибудь?

– Да. Давно. Из ревности, – вздохнул режиссер. Он почему-то ни секунды не сомневался, что информация, которую он сообщит этому молодому человеку, никогда не дойдет до представителей правоохранительных

органов. В то же время Селедкин, обладавший хорошим чутьем на людей, благодаря чему, собственно, он и сделал хорошую карьеру, прекрасно понимал, что ухо надо держать востро и не расслабляться.

– А ты почему девицу хотел убить монтировкой? – спросил Селедкин Чена.

– Зачем тебе это знать? – улыбнулся Ли Минь, сверкнув острыми зубами.

Режиссер не стал настаивать на ответе. В глубине души у него шевельнулся страх.

«А вдруг он убьет меня, как только я открою машину и достану ключи? – запаниковал Леонид Иванович. – Впрочем, – подумал он через несколько секунд, – ничто не мешает ему убить меня сейчас, а ключи просто вытащить из кармана».

Мужчины шли по глубокому снегу в сторону фермы. Когда до полуразрушенного здания оставалось несколько десятков метров, Чен резко толкнул Селедкина вбок, и они вместе рухнули в сугроб.

– Караул! Убивают! – закричал было режиссер, но Ли Минь стремительно зажал ему рот рукой.

– Идиот, – сказал он в ухо бывшему мужу Люды Чайниковой, – да ты мне сто лет не нужен, убивать тебя еще. Лучше посмотри на того типа, что так тщательно осматривает твою машину! Он тебе никого не напоминает?

Селедкин перестал вырываться и поднял голову. Возле его «Форрестера» ходил невысокий плотный мужчина с короткой стрижкой. Леонид Иванович присмотрелся: на одной из рук у парня не хватало пальца.

– Ба! – сдавленно воскликнул Селедкин. – Это тот мент, беседовавший со мной о пропаже тещи!

– Со мной он тоже беседовал, – мрачно сказал Ли Минь. – Это милиционер. Вот его и будем мочить.

Ли Минь взвесил в руке монтировку и быстро пополз по снегу в сторону Чабрецова, увлеченного изучением автомобиля. Селедкин зажмурил глаза. Он был творческой натурой и не хотел смотреть, как кого-то «мочат» в реальности, а не по телевизору.

С огромным трудом Еве удалось встать. Ее голова уперлась в земляной потолок, помещение было очень низким. Из земли торчали какие-то полусгнившие балки. Вокруг стояла кромешная темень, и было трудно дышать.

– Мадам Гнучкина! – позвала Ершова. – Как ваша нога?

– Я зде-е-есь. И нога вроде цела, – ответил ей тихий, но энергичный голос актрисы. – Пытаюсь понять, куда нам идти.

В углу зашуршало.

– Крысы? – испугалась Ева.

– Нет, это я шуршу, – ответила мадам. – Пытаюсь выяснить диспозицию.

Во тьме вспыхнул огонек. Гнучкина зажгла зажигалку. Ева закрыла глаза, потом, пару раз моргнув, открыла. Они стояли в невысоком, наполовину засыпанном землей помещении. С потолка что-то сыпалось. Где-то капала вода. Пол был твердым.

– Кирпичи? – спросила Гнучкина, наклоняясь. – Интересно.

– Что нам делать? – спросила Ева, тоже внимательно оглядываясь по сторонам и потирая руки

в наручниках.

– Ползти вон туда, – сказала мадам, показывая на темное пятно в дальнем углу помещения. – По-моему, там есть проход!

Ева поежилась. Дыра выглядела очень неуютно и вела вниз.

– Проползем, – оптимистично сказала полная Гнучкина, – в крайнем случае, расширим проход. Тут на полу осколки кирпичей, будем ими копать.

Ева вздохнула и грустно позвенела наручниками.

– Ах да, дорогая моя, – просипела мадам, погасив слабый, колеблющийся огонек, – ты же в наручниках!

Ершова кивнула. Руки у нее болели просто ужасно.

– Ну ничего, – прогудел в темноте голос актрисы, – сейчас мы сделаем тюремный автоген и снимем с тебя эту неудобную штуку.

– Тюремный что? – удивилась девушка.

В темноте послышался шорох. Гнучкина что-то искала в карманах.

– Вот, – сказала она наконец, – это подойдет. Я нашла в кармане старый чек и пустой пакет из-под соленого арахиса. Из этого надо скрутить тонкую трубочку.

Совсем рядом с Евой раздался шелест. Гнучкина сворачивала из пакета и чека тугую трубочку.

– Сейчас я объясню тебе теорию вопроса, – сказала мадам, – обычное пламя зажигалки не способно перерезать металл, потому что температура огня слишком низка, около восьмисот градусов. В свою очередь, пламя имеет низкую температуру потому, что ему не хватает кислорода. Если энергично дуть на пламя через узкую трубочку, температура огня резко возрастает. Этот метод многократно проверен и называется, как я уже сказала, «тюремный автоген».

– Я потрясена вашими познаниями, – сказала Ева. В ее голосе сквозило искреннее восхищение.

– Да ладно, – засмеялась Гнучкина, – я про этот метод по телевизору слышала. В передаче «Что? Где? Когда?». И почему-то запомнила.

Из угла помещения послышались странные звуки. В темноте вспыхнули два красных огонька глаз и мгновенно исчезли.

– Таки крысы, – сказала мадам. – Ну, куда же тут без них? Но ничего, я знаю, как их готовить! Если будет совсем нечего есть, попробуем.

– Тоже по телевизору видели? – спросила Ева, думая о том, что она явно недооценивала силу и полезность телевидения.

– Конечно! – подтвердила мадам. – Садись, клади руку на пол и старайся не шевелиться, – приказала она Ершовой.

Ева с трудом опустилась на каменный пол.

– Ой, не могу! – сказала она, – все болит!

– Не хнычь, – строго прикрикнула на нее Гнучкина. – Помни, что я тебе жизнь спасла. Уже дважды, как минимум!

Она зажгла зажигалку, поднесла пламя к стальным звеньям наручников и принялась осторожно дуть на огонь через узкую трубочку. Желтый язык пламени изогнулся, лизнул сталь, и начал менять цвет. Ева смотрела на огонь, как завороженная. Огонь постепенно позеленел, потом стал голубым, как в газовой горелке. Секунда – и пламя стало почти прозрачным, с легким фиолетовым отливом. На поверхности стального звена появился красный след, который медленно углублялся. В то же время горячий язычок зажигалки стал под действием потока воздуха узким и длинным, как игла, как вдруг все кончилось, и огонь снова приобрел привычный желтый цвет.