Шпоры на босу ногу

Булыга Сергей Алексеевич

– Герой Венеции, Санто-Доминго и Сарагосы! Но судьба, увы, судьба!

Еще одна связка бумаг полетела в костер, обещанной еды не подавали, а залысый как ни в чем ни бывало продолжал:

– Пан Юзеф Вержбицки, ревнитель старины и почти что ни слова по-французски. Пан Юзеф!

Пожилой жандарм огладил гетманские усы и сказал, обращаясь к Дювалю:

– Пан вахмистр, мое почтение.

– Сержант, месье, – поправил Дюваль.

– Сержант, – согласился жандарм.

А залысый уже представлял дальше:

– Пан Анджей Смык, племянник князя Пузыны, нашего подкомория…

Гм! Извините, подпрефекта. У нас же теперь все на корсиканский манер: не подкомории, а подпрефекты, не поветы, а департаменты…

Но тут пан Смык, тот самый Литовский конный гвардеец, гневно перебил говорившего:

– Не забывайтесь, пан Бродовски!

– Совершенно верно, Бродовски, Игнатий Бродовски, ваш покорный слуга, – представился наконец человек в волчьей шубе. – Учитель словесности минской правительственной гимназии. На время Второй Польской войны поставлен редактировать «Минскую газету», – и с этими словами он указал на кипу газет. – Вот мы и представились. Ах, да, совсем забыл! Пан Кшиштоф Кукса, – и Бродовски указал на юного жандарма. – Чистая душа, высокие помыслы, ни слова по-французски.

Юный жандарм с любопытством глянул на сержанта, потом на Мадам, потом вновь на сержанта… И смутился. Так, хорошо! Сержант откашлялся, еще раз строго глянул на Куксу – и уже только затем скупо представился, потом также скупо представил солдат, а когда же черед дошел до Мадам, то о ней он сказал лишь то, что это Мадам, и более не прибавил ни слова.

Мадам, конечно же, привлекала всеобщее внимание, но шляхта проявила деликатность и никаких вопросов себе не позволила.

Зато голодный Чико, не получивший в свое время шляхетского воспитания, скромно спросил у Бродовского, не найдется ли у господ хозяев шести чашечек кофе без сливок.

– Кофе? – участливо переспросил Бродовски и стал рыться в бумагах. – Кофе… Ах, кофе!.. – и, наконец-таки найдя нужную бумагу, он, как дальнозоркий, взял ее на отлет и зачитал:

– «А посему повелеваю… по две осьмины ржи и по две осьмины овса, по два гарнца ячменных или гречневых круп, по два гарнца гороха, по два пуда сена и соломы». – После чего оборотился к Чико, тут же сделал очень скорбное лицо и столь же скорбным голосом сказал: – Нет, про кофе здесь, к сожалению, ничего не сказано. Так что увы и еще раз увы, мой славный друг и не менее славный защитник!

Мадам улыбнулась, шляхта переглянулась и промолчала. Один лишь гвардеец Смык не выдержал:

– Бродовски! – возмутился он.

– А что? – наигранно удивился редактор «Минской газеты». – Я, между прочим, читал правительственную бумагу. Поставки для Великой Армии! – и с этими словами бумага полетела в огонь.

Смык недобро глянул на Бродовского и сказал, обращаясь к солдатам:

– Не беспокойтесь, господа. Обед действительно поспеет с минуты на минуту. Ждем человека из Винеции.

– Венеции? – удивленно переспросил Чико.

– Ви-неции, – поправил Смык. – От слова «вино». Тамошний хозяин, пан Шабека, весьма и весьма хлебосольный господин.

– А поставок для Великой Армии он так и не выполнил, – вставил Бродовски, – вот пожалуйста… – и он потянулся к бумагам, но Смык удержал

его.

– Ну как хотите, – согласился Бродовски, и еще одна пачка бумаг полетела в костер. – Ах, какое было лето! Прекрасное лето! Император начал Вторую Польскую войну, но, правда, старых границ не восстановил. Зато было объявлено об образовании Великого Княжества Литовского с голландцем во главе. И еще чего-то там в Поднепровье. То есть нас тогда и там обкорнали. Но это что! Мы были счастливы, мы все кричали: «Разделим победную славу первого в мире героя!». И устраивали балы и карнавалы. И, правда, отказывались идти в армию, и всячески увиливали от поставок. А в это время русские…

– Да-да! А русские вели себя как герои! – подхватил пан Смык. – Дворяне отдавали в армию негодных к хлебопашеству крестьян и требовали возместить убытки за потравленные поля. Купечество взвинтило цены на оружие и амуницию. Комендант Бобруйской крепости под страхом смерти запретил вооружать окрестных крестьян, а в Пензенской губернии взбунтовались новобранцы: они захватили оружие и пошли бить бояр заодно с французами. Они…

(Нет, не могу больше слушать, вырываю две страницы! – маиор Ив. Скрига)

Хозяева костра были возбуждены до предела; казалось, еще немного, и они схватятся на саблях. Один лишь пьяный улан оставался спокоен. Он, наверное, был одним из тех редких счастливчиков, которые чем больше пьют, тем благодушнее становятся. И вот, желая примирить своих не в меру распалившихся товарищей, улан хоть медленно, с трудом, но все-таки вполне отчетливо проговорил:

– Да, что и говорить, мы оба хороши. Сосед соседа стоит! Но вот что я вам скажу: двести лет тому назад гетман Жолкевски стоял под Москвой, и русские, чтобы избавиться от нас, призвали на помощь шведов. Шведы побили Жолкевского и заодно отхватили у русских весь север вплоть до Новгорода.

– Ну а потом? – спросил Вержбицки.

– Потом история повторилась у нас, – сказал Бродовски. – Пришел корсиканец, и мы стали гражданами игрушечной державы, указы которой дают так много тепла! – и Бродовски протянул озябшие руки поближе к костру.

– Ха! – вновь заговорил улан. – Разве это тепло? Вот видели бы вы, как горела Москва! Вот уже где было жарко, так жарко! Да, зрелище, скажу я вам, было не из простых…

– Москва! – гневно вскричал Бродовски. – И что с того? А вы, пан Ян, видели, как горела Варшава, со всех четырех концов подожженная их хваленым, светлейшим Суворовым?! А вы хоть можете себе представить, что можно было ощущать, когда на ваших глазах пьяные русские драгуны, кстати, такие же пьяные, как вы сейчас, рубили беззащитных жен…

– Но, извините, я не пьян! – невозмутимо заявил Ян Героним. – Я выпил, да. Ну а потом, что касается Варшавы, то она от нас удалена ничуть не менее, нежели Москва. Вот если бы горела Вильня! Или Несвиж… Вот это ого! – и улан покачал головой.

А Бродовски сказал:

– Сегодня с вами бесполезно спорить. Но завтра утром я обязательно напомню вам, что мы, Речь Посполитая, мы, Два Народа…

– Вот именно, что два! А не один! – многозначительно сказал улан. – О чем вы там, в Варшаве, часто забываете!