Шпоры на босу ногу

Булыга Сергей Алексеевич

– И это не удивительно! – с жаром парировал Бродовски. – Ибо легко забыть о том, чего уже давно…

Но тут пан Смык не дал ему договорить – Смык гневно выкрикнул:

– Побойтесь Бога, господин Бродовски!

А тот переспросил:

– Кого-кого?

Смык вскочил на ноги, вырвал из ножен саблю. Пан пожилой жандарм Вержбицки довольно крякнул и сказал что-то по-польски – да так, что юный Кукса тотчас побледнел. Да и улан уже был вовсе не спокоен! Сержант застыл, похолодел, его рука на всякий случай потянулась к сабле! Мадам прищурилась…

А пан Бродовски как ни в чем ни бывало продолжал рыться в бумагах. Мельком глянув на Смыка, он взял густо

исписанный листок, разгладил его на коленях и сказал:

– Чем ссориться, я лучше прочту вам свою последнюю корреспонденцию в «Курьер Литовский», – и, не дожидаясь общего согласия, принялся читать: «Две соединенные армии, Молдавская генерала Чичагова и армия генерала Витгенштейна, были разбиты под Борисовым на Березине 28 ноября. Великой Армии досталось в этом бою 12 пушек, 8 знамен и штандартов, а также от восьми до десяти тысяч пленных… Его императорское величество Наполеон находится в вожделенном здравии!»

Ого! Вот это да! При таком, честно признаться, совершенно неожиданном известии, солдаты стали удивленно переглядываться. А сержант, не зная что и думать, уже хотел было напрямую спросить у Бродовского, насколько правдивы эти сведения…

Как Смык уже вскричал:

– Бродовски! Вам не кажется…

– Нет! Ничего не кажется! – зло перебил его Бродовски. – В иллюзиях давно не пребываю! А вот о вас сказать такого не…

Но не договорил – Смык с обнаженной саблей бросился к нему – редактор ловко увернулся, подскочил и тотчас встал в позицию. И – кр-рак! – скрестились сабли! И…

Кр-рик! Это Вержбицки, нещадно ругаясь по-польски, вскочил – и за саблю! И – к ним! Ну, и улан – за саблю и туда же! Вержбицки – на улана! Улан – в ответ! Кр-рак! Л-лязг! Кр-рак! Л-лязг! Да, шляхта тешилась на славу! Напрасно Кукса разнимал товарищей, пытался что-то втолковать, размахивал руками, умолял…

И полетел в сугроб! Щека его была вся в крови! Сержант было вскочил…

Как вдруг:

– Винеция! Винеция! – раздался чей-то крик откуда сверху и сбоку…

Точнее, с холма. Сержант повернулся туда и увидел стоявшего там Чико. Очень странно, поспешно подумал сержант, когда это он там оказался?!

А Чико опять закричал – еще громче:

– Винеция! Винеция!

Услышав этот крик, Вержбицки замер. Замер и улан…

А Смык с Бродовским продолжали рубку! Кр-рак! Л-лязг! Кр-рак! Л-лязг! Смык отскочил – Бродовски кинулся за ним – Смык кр-рак! – Бродовски оступился и упал! – Смык…

Нет! Рубить не стал! А еще хуже – он сел на упавшего Бродовского и, занеся над ним саблю, вскричал:

– Проси прощенья, песья кровь!

– П-прошу, – согласился запыхавшийся редактор и тут же добавил: – Вот так в нашей варварской стране душат свободу слова. А потом еще хотите, чтобы я писал правду!

Но Смык на это не обиделся, Смык засмеялся – зло, презрительно, – а после встал, отряхнулся, хотел было что-то сказать…

Но время споров уже миновало: все смотрели на спускавшуюся в лощину подводу. На подводе, груженой всякой снедью, сидели возница и пан Шабека, а Чико шел рядом с ними и что-то жевал. А рядом с Чико и следом за ним ехали вооруженные верховые. Их тоже было пятеро, все они были с ружьями за плечами и при саблях, и все в одинаковых коротких полушубках.

– Гайдуки! – прошептала Мадам.

– Знаю! – кивнул сержант и нахмурился. Потому что с гайдуками он, и довольно близко, познакомился еще прошлым летом, во время своей дружбы с Матео Шиляном. И он еще раз посмотрел на гайдуков. А потом, и очень быстро…

И это случилось как-то само по себе…

Взгляд сержанта перескочил

на ту подводу, рядом с которой шел Чико. Перескочил – и уже не мог оторваться! Да это и не удивительно, потому что сразу даже и не перечислишь, чего только не было на этой сказочной подводе! Поросята, фазаны, индюки, куропатки, верашчака, гультайский бигас, бобровые хвосты! Было там и вдоволь того, чем все это запивают добрые люди: кмяновка, полыновка, цынамовка и просто штодзённая. И мало того, что рты так и разевались сами собой, а глаза слезились от радости, мало! Хлебосольный пан Юрек Шабека еще и нахваливал угощение. И если бы Шабека все решал сам по себе, то, может, всё тогда и закончилось бы славной и, что еще куда важнее, сытной пирушкой. Но ведь пан Шабека был тогда при подводе не один, а с ним еще были его гайдуки. Они к тому времени уже спешились и встали с обоих боков своего господина, чтобы по первому же его слову – или даже движению бровей – сорвать с плеч ружья или выхватить из ножен сабли – длиннющие, так называемые карабели…

Но, правда, пан Шабека ничего им пока не приказывал, и даже бровями не двигал, а просто будто всё уже полностью высказал, будто у него все ему известные слова закончились – и он молча осмотрелся. Получилось, что на гайдуков. И гайдуки тоже смотрели только на него, то есть всё ещё ждали приказа. Однако Шабека молчал. И эта пауза уже начинала казаться томительной…

Тогда Бродовски, заложив руки за спину, решительно выступил вперед и так же решительно сказал вот такое:

– А что? Я прекрасно понимаю пана Юрека, это его нынешнее недоумение. Еще бы! Ведь пан Юрек со своей стороны сделал всё, что было в его силах. Вот, – и тут пан Бродовски широким жестом указал на подводу, – полюбуйтесь еще раз: это вклад пана Юрека в общее дело. Весьма весомый вклад! Однако видим ли мы, господа, хоть что-либо в ответ?! – Тут Бродовски мельком, будто невзначай, глянул на сержанта и тут же снова повернулся к своим землякам и продолжил еще жарче: – Увы, ответа нет вовсе! И поэтому я вот что хочу вам сказать: нет, господа, так не годится! Ведь даже великого Наполеона мы согласились потчевать только после того, как он наобещал нам восстановить границы семьдесят второго года и все прочее. Так что я думаю, будет вполне справедливо, если мы опять…

И вдруг он замолчал, потом резко спросил:

– А вы, пан Юзеф, что на это скажете?

– Что я?! – рассерженно сказал Вержбицки. – Я как и все!

– Ну, хорошо. Тогда… – и Бродовски уже повернулся к побелевшему от гнева Смыку…

Но тут улан поспешно выступил вперед и, обращаясь к Дювалю, сказал:

– Мне очень неприятно, господин сержант! Ну, я еще раз извиняюсь! Но мало ли что люди спьяну, это я про них, наговорят! А вы их не слушайте! А лучше берите все, что вам здесь нравится и сколько вам надо! – и тут он широким жестом указал на подводу пана Шабеки. – От меня лично вам лично, сержант! И моя сабля вам в этом порукой! – и тут он и вправду поднял саблю…

И сержант видел, даже больше чуял, что всё это очень серьезно, и улан от своих слов, если что, не отступится, так что чей будет верх, еще трудно сказать…

И всё-таки сержант отрицательно покачал головой.

– Как?! – оскорбился улан. – Вы что, мне не верите?!

– Верю!

– Тогда в чем дело? Я не понимаю!

– Я сыт! И также и мои солдаты, – и сержант резко встал от костра, и велел: – Встать! Всем встать, я сказал! А вы, Мадам?!

Мадам подала ему руку. Сержант помог ей встать. Тогда – с очень большой, просто великой неохотой – начали вставать от костра и солдаты.