Штильскин
Шрифт:
Тысячи лет он был стёрт из реальности и болтался там, где никто даже не смел на него взглянуть. Он отчётливо осознавал, что ещё не полностью овладел собой, и как бы ни пытался, пока не мог принять телесную форму. Где бы он ни дрейфовал, искры его способностей впадали в безумие. Он понимал, что так и будет, пока он не научится сдерживать себя.
Его сущность влетела в Тосторонье над разломанным кофейным столиком в квартире Роберта Даркли. Что бы ни вытащило его, оно находилось здесь, в этой квартире. Некое событие, несмотря на то, что единственной его жертвой оказался кофейный
Домохозяйка Роберта, Гертруда, разговаривала по телефону со своей подругой Беатрис, частично вышедшей на пенсию учительницей, которая проживала свою жизнь согласно строгому плану. Давным-давно Гертруда и Беатрис выяснили, что были слишком увлечены собой, чтобы быть друзьями и, как следствие, за последние пять лет практически не встречались. Вместо этого они смирились с еженедельными телефонными разговорами, в ходе которых Гертруда могла пожаловаться на трудности своей жизни, а Беатрис могла в ответ пожаловаться на свои болячки. Что же касается точности определения, эту беседу было сложно назвать разговором.
— Это всё артрит, понимаешь, каждый раз обостряется, как дождь идёт, — жаловалась Беатрис.
— Знаешь, я всегда подавала надежды стать примой в Королевском Балете, — отвечала ей Гертруда. — А потом в семьдесят девятом меня сбил автобус, лишил всех шансов, тогда-то мой Джим и купил мне эту квартиру, где я сейчас и живу. Никогда не хотела быть домохозяйкой, так много неблагодарных жильцов.
— Ощущение такое, будто у меня кости заледенели, что даже с постели встать не могу, а ты знаешь, как я люблю вставать спозаранку.
— Я весь день горбачусь, чтобы это здание не рухнуло, гоняюсь за ними, чтобы они вовремя платили, а им плевать, просто, плевать, понимаешь!
— А ещё эта сыпь. Кажется, это из-за того, что я сменила моющее средство для прачечной, не надо было этого делать, всё красное и чешется.
— Разумеется, мне до сих пор нравится смотреть балет по телевизору, когда его там показывают.
— Доктор дал мне какую-то мазь, но она, кажется, не действует. И пахнет мерзко.
— Я очень неравнодушна к балетным пачкам. Всегда нравились хорошие пачки. Конечно, если я сейчас её надену, то стану похожа на гиппопотама.
— А потом эту мазь съела собака. Бедняжка так и какалась, не переставая.
— Знаешь, что меня раздражает в такой погоде, так это то, что один жилец сегодня зашёл и залил весь чистый пол. Разумеется, я снова вызову уборщика, чтобы он всё переделал, можешь представить, во сколько мне это встанет.
— Конечно, это необычное дело, у моего Рексуорта такая чувствительная пищеварительная система.
— Несмотря на то, что этот уборщик — весьма милый человек, немного молод для меня, но я постоянно ловлю его взгляды на себе, когда распускаю бигуди. Это, конечно, лестно, но совершенно неуместно.
В дверь Гертруды постучали. Неведомо для неё, ткань реальности оказалась потревожена бесплотным существом, только что влетевшим в квартиру Роберта Даркли на третьем этаже. Это знание, обладай
— Ой, Беатрис, прости, но мне стучат. Я тебе перезвоню, — сказала Гертруда и повесила трубку, не дожидаясь ответа. Большая часть их разговоров заканчивалась именно таким образом.
Реальность, известная Гертруде за пределами квартиры, перестала существовать, и была заменена чем-то совершенно иным. Гертруда распахнула дверь с уверенностью женщины, намеренной обругать того, кого она ожидала, а именно очередного жильца, явившегося жаловаться, что у него что-то протекает, не работает, или воняет. Неожиданно для неё коридор снаружи квартиры превратился в джунгли с водопадом, красивыми цветами и разнообразными животными, среди которых ярче всего выделялся гиппопотам в розовой балетной пачке.
Гертруда взвизгнула, отчего один из её бигуди размотался, и захлопнула дверь. Она подбежала к кухонному шкафу, схватила переносной телефон и бутылку скотча, затем распахнула занавески в гостиной и обнаружила, что Лондон перевернулся с ног на голову, в буквальном смысле. Весь город свисал сверху вниз с того места, где обычно было небо, а люди сыпались туда, где в данный момент находилось небо. Мимо её окна пролетел гиппопотам в розовой пачке. Она запахнула занавески обратно.
Гертруда гордилась своей способностью сохранять хладнокровие в моменты кризиса. Она сделала глубокий глоток из бутылки со скотчем и набрала 999.
— Экстренная служба, куда я могу перенаправить ваш звонок? — раздался серьёзный голос на том конце провода.
— Дайте полицию, и пожарных, и мэра! Надо поднять армию. Лондон перевернулся вверх ногами, а в моем коридоре джунгли.
— Мэм, вы выпивали?
— Нет, — ответила Гертруда и сделала ещё один глоток. — Послушай, идиот, думаешь, я всё выдумала? Я не пьяная. У меня там за дверью бегемот в балетной пачке. Приходи, и сам посмотришь. А, наверное, ты не можешь, потому что висишь кверху ногами. Сейчас мне кажется, ты чересчур спокоен для того, кто висит вверх ногами.
— Послушайте, дамочка, лягте, поспите и всё будет хорошо, — произнёс оператор и повесил трубку.
Гертруда допила остатки скотча, перевернула бутылку, чтобы воспользоваться ею в качестве оружия, и в этот момент в её дверь постучали. Она подкралась к двери, покрепче ухватила бутылку, распахнула дверь и издала такой вопль, которым гордился бы индеец из племени апачи.
Миссис Тиббот была слегка не готова к тому, что Гертруда набросится на неё, размахивая пустой бутылкой из-под скотча.
Гертруда в последнюю минуту осознала, что нападает на семидесятилетнюю старушку, которая, возможно, дальше всех находилась от гиппопотама в балетной пачке. Всем было известно, что семидесятилетняя старушка — на самом деле, не находилась дальше всех от гиппопотама в балетной пачке. Дальше всех от него находился вомбат в пеньюаре, печально, но факт.
Гертруда выпустила бутылку из-под скотча, та разбилась о стену коридора и засыпала осколками миссис Тиббот. Она закричала и зашаркала по коридору настолько быстро, насколько позволяли ей её семьдесят лет.