Штормовое предупреждение
Шрифт:
Зеркало безмолвно и честно отразило все его метания. Оно было с гостем заодно.
Джулиан зевнул. Он не выспался сегодня и намеревался наверстать упущенное, едва только окажется под гостеприимным кровом Марлин, но из головы все планы вылетели, едва он переступил порог, да и оживленное общение его взбодрило. Но стоило лишь «королю сцены» остаться одному, и усталость снова брала свое. Самое время хорошенько отдохнуть. В комнате, правда, для этого было недостаточно тепло по его меркам, и калорифер он отрегулировал на максимум. Всякие там толстые неуклюжие свитера пускай носят другие, если они согласны подстраиваться под погодные фокусы, а лично в его планы это не входит.
Присев на край постели, он подтащил к себе сумку и,
Единственное, что в жизни вообще имеет смысл – это праздники. Это лучшее, что придумало человечество, а все его великие изобретения на поприще наук служат, по сути, только этому единственному делу. Все, ради чего человек живет – это радость, а самый простой – и, пожалуй, самый трудный тоже, а заодно и единственный – путь к этой цели именно праздник. Джулиан старательно следил, чтобы ни один его день не обходился без радости, и великой своей миссией полагал именно заботу о празднике. Кому, скажите на милость, нужны все эти сложности, если они не делают тебя счастливее? Держись того, что приносит тебе отраду, а если оно тяготит тебя, то ты последний осел, если продолжаешь волочь на своем горбу этот груз. Твоя жизнь принадлежит только тебе одному, и отвечаешь ты за нее перед одним только собой. При всем своем неуемном и часто неуместном любопытстве люди на самом деле плевать хотели, что в действительности с тобой происходит – какой ты там совершил моральный выбор, как духовно вырос, и все такое. Эти вещи никого не волнуют, кроме тебя самого. Ну и ежели так, разве он враг сам себе, отравлять собственное существование? Он и сюда-то приехал, потому что тут его ждал совершенно особенный вид праздника, маленький, как знакомый уж вдоль и поперек собственный островочек, удобно устроенный и единственный в своем роде. Джулиан любил торжества, затеянные с размахом, и изначально собирался на гулянку помасштабнее, но его дружно увещевали не совершать этого шага, так что он, в конце концов, милостиво позволил им уговорить себя. Ему, конечно, что-то там втирали насчет того, что его развлечения могут быть опасны, но он все пропустил мимо ушей. Если о нем тут хотят позаботиться, то почему бы людям это не позволить? Ведь очевидно, что они, повесившие себе на шею мельничный жернов долга (интересно, что это за жернов такой, кстати? Надо бы поискать картинки в Гугле) тяготятся, если приходится думать и заботиться об одних только себе. Джулиан же никогда не отказывался сделать хорошее дело и позволить кому-то успокоить совесть, проявляя заботу о его персоне. Ведь от этого сплошная польза, разве нет? Они успокоены, ибо сделали свое долгожданное необходимое благое деяние, а он доволен, получив со стороны что-то, чего мог теперь сам и не делать. Красота ведь.
Джулиан завалился на кровать, забрасывая ноги на гнутую спинку, и потянулся за телефоном. Проверил почту – от Мориса ничего – и свой блог. Попробовал, было, примериться сделать селфи, но света оказалось недостаточно, и «король сцены» бросил эту идею. Вместо этого он завернулся в одеяло, устраивая из него теплый кокон – для чего даже убрал с такой удобной подставки пятки – и с блаженной улыбкой опустил голову на подушку. Он заслуживает хороший отдых, а к тому моменту как он проснется, в комнате уже будет тепло. Или, если он перегнул палку с обогревом и закоротит проводку – здесь будет вооруженный отряд спецназа в роли добровольной пожарной команды,
Зевнув скорее от уюта, чем от необходимости, Джулиан закрыл глаза и позволил усталости, наконец, взять за него полную ответственность.
– Смотри, смотри чего я откопал!.. – Прапор буквально кубарем слетел по лестнице, отчего-то упрямо не желая ухватиться за перила и обезопасить себя от того, чтобы прочесать носом ковер на полу. Все присутствовавшие в гостиной на тот момент немедленно обернулись на его голос и сразу поняли причину такого его решения: Прапор что-то нес в руках, толком не очень понимая, как это держать.
– Это же банджо, – наконец, сообразил Джулиан, чуть нахмурившись: он определенно не понимал, почему из-за какого-то паршивого банджо столько шуму, да еще и с утра пораньше. На его высокохудожественный вкус инструмент был так себе – поорать песен вокруг костра, распугивая живность и туристов, и больше ни для чего.
Это и правда было банджо, и Прапор то перехватывал его за гриф, то поперек деки, все норовя примостить как-то поудобнее.
– И довольно старое, – с неожиданным знанием дела отметил Ковальски, сдвинув очки на кончик носа, а потом обратно наведя фокус. – Годов эдак тридцатых. Струны из кетгута.
Он аккуратно вытащил инструмент из хватки товарища – тот отдал не сопротивляясь, да и по траектории движения было ясно, кому он несет это ветхое сокровище. Ковальски примостил банджо на колене, зажал пальцами струны, но пока не перебирал их, будто прислушиваясь к чему-то, слышному ему одному.
– Ты что, играешь? – подала голос Марлин, которая бы в последнюю очередь заподозрила такого человека, как Ковальски, в склонности к музицированию. Ее вопрос будто вывел его из оцепенения – лейтенант бросил на нее косой взгляд, словно проверял, не увидела ли Марлин чего-то лишнего, и перехватил инструмент поудобнее. Как если бы опасался, что его заподозрят в слишком трепетном к бессловесному предмету отношении, и стремился показать свою в оном исключительно утилитарную заинтересованность.
– Играет, – ответил за него Джулиан. – Если это так назвать можно.
– Не вредничай, – велела ему Марлин. – Не то оставлю без десерта.
Ковальски не вытерпел и тронул одну струну. Та отозвалась звуком, который умеют издавать только банджо, и более никакие инструменты на свете. Банджо – младший бедный родственник в семействе струнных, ему всегда предпочитают гитары или, на худой конец, мандолины, а банджо – это как будто что-то совершенно несерьезное, скорее игрушка, чем музыкальный полноправный инструмент… На звук отреагировал Рико. Если до того шум в комнате не привлекал его внимания – он как перебирал детали разобранного блендера, проверяя каждую, так и продолжал перебирать – то заслышав голос струны, чутко поднял голову.
– Нет, – сказал ему Ковальски, не оборачиваясь. – Тут не время и не место.
Рико недовольно заворчал.
– Нам тебя теперь что, уговаривать?.. – заинтересовался Блоухол, до того наблюдавший за этой сценой безмолвно. Он сидел у окна с книгой, позаимствованной из библиотеки тетушки Розы, и по его лицу сложно было понять, нравится ему чтиво или нет.
– Зачем? – искренне удивился Ковальски. – Я просто считаю, что сейчас неподходящий момент.
Блоухол закрыл книгу, заложив страницу пальцем, и опустил руки на колени, не сводя глаз с собеседника.
– Вот мне интересно, – произнес он, – ты правда всех вокруг считаешь глупее себя, или это только так кажется?.. Твое заявление элементарно нелогично. Если ваш младшенький, – он произнес эти слова с таким выражением, будто Прапор был ребенком в их семье, – прискакал к тебе с этой допотопной рухлядью, уж верно, он знал, кому что несет. И рассчитывал, что ты этому обрадуешься и, не отходя от кассы, исполнишь девятую симфонию Бетховена…
– На банджо? – с каменным лицом уточнил Ковальски. Блоухол улыбнулся ему, так, что в уголках губ залегли полукруги.