Штрафбат Его Императорского Величества. «Попаданец» на престоле
Шрифт:
— Ваше Императорское Величество!
Ну нельзя так орать над ухом, когда я кушаю. Заикой стану или, более того, подавлюсь, и осиротеет держава.
— Чего тебе, прапорщик?
Офицер из вновь произведенных лейб-кампанцев щелкнул каблуками башмаков:
— Там это… — запинается, не зная, как объяснить. — Александр Павлович спрашивают дозволения войти. Попрощаться хотят.
— Зови.
Вот и очередная семейная сцена назревает, с теми же действующими лицами, но без посторонних.
— Ты был с ним суров. — Мария Федоровна ни единым словом не упоминает об устроенной в защиту старшего сына истерике. —
Сказать — не, не жалко, и что только армия сможет сделать из него человека? Не поймет и обидится.
— Так нужно, душа моя. Запах пороха быстро выветрит из головы вольтерьянскую дурь, а звон шпаг и пушечный грохот вообще несовместимы с бредовыми идеями господина Руссо.
Александр вошел и остановился на пороге, то ли ожидая особого приглашения, то ли демонстрируя покорность воле отца-самодура, то ли оценивая эффект, произведенный новым нарядом. По мне, так нормально смотрится. Может, и самому переодеться во что-нибудь казацкое? Мягкие сапоги вместо говнодавов с голенищами выше колен, широкие шаровары… точно, а то из-за натертых лосинами ляжек хожу враскорячку. Кафтанчик тоже ничего, только серебряные пуговицы заменить костяными, чтобы снайперы… Ах да, откуда здесь снайперы!
— А ну, поворотись, сынку, какая смешная на тебе свитка!
Сын захлопал глазами. Видимо, готовился ко всему, вплоть до разноса по поводу отсутствующего парика с буклями, но не насмешки. Мальчишка, хоть и давно женатый, все хочется убедить родителей в способности принимать самостоятельные решения. Одобрительно хлопаю его по плечу, для чего пришлось встать из-за стола и привстать на цыпочки:
— Орел, мать твою! Машенька, это не тебе. С чем явился?
— Вот, Ваше…
— Титулование для парадов оставь. Ну?
Протягивает сложенный вчетверо лист бумаги:
— Прожект арестантского батальона, государь.
— Штрафного, Сашка, штрафного! — и объясняю уже помягче: — Мы же людям даем возможность искупить, так? И зачем им потом всю жизнь носить титул арестанта?
— Но позвольте… — вскидывает белобрысую голову.
— Не позволю! — Пробегаю глазами бумагу. — Зачем тебе старые казацкие «сороки»? Вычеркиваем. Твое дело не в осадах сидеть да приступы отражать, а… хотя… Ты чухонцев любишь?
— В котором смысле?
— В самом прямом. Забирай свое каторжное войско да отправляйся в Ревель — будешь учиться морской десант отражать. В Ревель, я сказал! Чтобы через неделю в Петербурге ни одной сволочи не было! Указ напишу, да… И на эскадру напишу, пусть помогут немного.
— Государь, но Ревельский порт еще во льду.
— Как так? Кто позволил? — Смотрит, как на последнего дурачка. Ладно, для пользы дела можно и подыграть самую малость: — Лед сколоть, и в Сибирь! Во избежание его возвращения установить батареи на… ну, там сам разберешься. Всякое иностранное судно, военное или купеческое, подлежит немедленному аресту как возможный пособник неприятеля.
— Льда?
— Кого же еще? При сопротивлении — уничтожить!
Убежал окрыленный. Мне бы в его возрасте кто сказал — топи всех, а Господь разберется… Эх, чувствую, не избежать потом дипломатических скандалов, если намнет копчик какому-нибудь нейтралу. А плевать на англичан, и свалю, не все же им с больной головы на здоровую перекладывать.
— Павел?
— Да,
— Ты ведь это не всерьез?
— Насчет чего, льда или Сашки?
— Того и другого.
За стол уже не хочу, потянет в сон, а спать пока некогда. Неторопливо прохаживаюсь по столовой, заложив руки за спину, и стараюсь не оскользнуться на натертом до сияния паркете. Объяснить ей?
— Знаешь… просто боюсь.
— Чего?
— Английских ушей в окружении Александра. Нет, конечно же, там шпионы толпами не ходят, самое обидное — не предадут и не продадут, просто ляпнут ненужное в неподходящем обществе. Англоманы, франкофилы, германолюбцы… бывают такие? Уроды, одним словом: ради желания понравиться иноземной сволочи наизнанку вывернутся. Ага, загадочная русская душа… бля…
— Не понимаю.
— И не нужно. Пусть считается моей придурью.
— Но это не так!
В уме не откажешь. Или в обычном женском тщеславии — кому охота быть замужем за идиотом? Хотя они в большинстве случаев именно таковыми мужчин и считают, но в глубине-то души надеются на обратное!
— Конечно, не так. Но об этом — молчок.
Утро закончилось, и новый день принес сотни новых забот — казалось, здесь даже птички не гадят без высочайшего на то соизволения. Чего проще — накормить солдат, со вчерашнего вечера перебивающихся сухарями с ежечасно подносимой чаркой? Нет, нужно лично бить морды, снисходя с заоблачных высот до мерзостей обыденной жизни. Мордобитие в коей-то мере подействовало, и плац затянуло дымком от костров. Форменное безобразие и нарушение всего что можно, но кухня не справляется, и над огнем в больших котлах готовили баланду для арестантов — морить их голодом не входило в мои планы.
А какие они вообще, эти планы? Знать бы еще самому… За что ни ухватись — под пальцами расползается, подобно гнилому сукну. Оставила мамаша наследство: воры, бездельники, лихоимцы, казнокрады, пьяницы. Одним словом — безродные космополиты, прости, Господи. И какая сука рассказывала когда-то о беззаботной жизни царя-самодержца, сидящего на троне с единственной целью — угнетать да закабалять? Еще неизвестно, где легче, в поле с сохой или во дворце. И где безопаснее.
— Ваше Императорское Величество! — Ну вот, опять кому-то понадобился. — Ваши пистолеты, государь!
«Августйшій Императоръ! Государь Всемилостивйшій!
Воспяти солнце во днехъ Езекіи и приложи житія Цареви. Ты, благодтельное свтило Россіи, озаряя нын насъ животворнымъ воззрніемъ Твоимъ, и чрезъ то въ Теб самомъ возвращая удаляющееся отъ насъ солнце, прилагаеши намъ житія. Обновляется жизнь наша, и новая къ просвщенію въ сердцахъ нашихъ воспламеняется ревность. Отсел паче и паче процвтетъ сей малый ученія вертоградъ, разботютъ красная его и потекутъ ароматы его.
Такъ вы, юные крины сего счастливаго вертограда, младые питомцы наукъ! взывайте: стани солнце наше, теки по пути мудраго Твоего Царствованія, да будетъ исходъ славы Твоея отъ края небесе; да царствуеть съ Тобою въ непрерывномъ здравіи и благоденствіи дражайшая и вселюбезнйшая Супруга Твоя, со всмъ Августйшимъ домомъ».
(Резолюция рукой императора — «Денег дармоедам не давать. Павел».)