Штрафбат Его Императорского Величества. «Попаданец» на престоле
Шрифт:
— Под последними, надо полагать, вы подразумеваете мою дивизию, господин генерал-майор? Хотите остаться с чистыми руками и незапятнанной репутацией? Не получится!
— Я бы попросил, господин полковник…
Бенкендорф уже не слушал. Отвернулся, бросив через плечо:
— Павел Петрович прав — высокоморальные чистоплюи погубят страну с не меньшим успехом, чем политические проститутки.
Вечер следующего дня
Минька первый раз в жизни видел, чтобы совершенно пьяный человек не лез драться,
— Привыкай, Миша…
— К чему привыкать-то, Иван Андреевич? — воспитанник получил разрешение в неофициальной обстановке обходиться без чинов, чем с охотой пользовался.
— Мир меняется, и по обыкновенной своей привычке в худшую сторону. — Борчугов потянулся к штофу. — А привыкать нужно к тому, что завтра он станет еще хуже.
Мишка пожал плечами, ничего не понимая. О каком ухудшении говорит командир полка, если жизнь стремительно улучшается прямо на глазах? Вот кто он был еще два дня назад? Никто, конопатый недомерок, которому рупь цена в базарный день. А нонеча? Обут в настоящие сапоги, одет в ушитый по фигуре мундир! Парадный, правда, но подполковник Бердяга объяснил — до присяги государю о ином мечтать бесполезно. Но даже этого хватило, чтобы увидевшие Миньку соседи снимали шапки и величали Михаилом Касьяновичем. Тем более приятно слышать сие не от крепостных, а от крестьян вольных — полковник Бенкендорф своими полномочиями объявил деревню Воронино государственной собственностью. А Федора и Митьку Полушкиных наградил полусотней десятин из земель князя Шаховского. И дабы поименованный князь не явил претензию, выдал крепчайшую бумагу, позволяющую свободным землепашцам жаловаться прямиком канцлеру графу Ростопчину.
Не-е-е… что-то чудит Его превосходительство! Жить стало лучше, жить стало веселей. А что англичашек повесили, так туда им, ворам, и дорога! Мамку убили, отчима убили, бабку Евстолию убили… Спаси, Господи, государя Павла Петровича!
— Не понимаешь ты меня, Миша, — продолжал Иван Андреевич. — Тебе война кажется игрой… Да, так оно и было… выигранные битвы, выигранные кампании… Мы шли в бой, как на парад! Развернутые знамена, барабанная дробь, флейты, ровные ряды, яркие мундиры! А что видим сейчас?
— Что? — Минька опять ничего не понял, но на всякий случай решил поддержать беседу.
— А сейчас приходим к тому, что любая война превращается в бойню. Все в ней подчинено единственной цели — убить противника. Нет, не противника — врага. Уже нет никаких правил, никаких приличий… Да чего объяснять, сам когда-нибудь поймешь. Ладно, хватит о грустном. Давай, Миша, выпьем!
— Я же не пью, Иван Андреевич.
— Это правильно, — одобрил Борчугов и попытался встать. — Эх, ноги не держат.
— Ложились бы почивать, Ваше превосходительство.
— Вечным сном? — генерал захихикал и погрозил пальцем: — Уж не читаешь ли мои мысли?
— Я?
— Ты! Докажи, что не так!
— Вот истинный крест!
— Не-е-е, такие доказательства не считаются. Водки мне еще принеси.
— Это я мигом, Иван Андреевич.
— Мигом не нужно. И это… Миша… ты не торопись…
Выскочившего из избы Миньку перехватил карауливший у крыльца подполковник Бердяга:
— Гусар Нечихаев!
— Я, Ваше высокоблагородие!
— Поди сюда. — Иван Дмитриевич указал мальчишке на лежавшее у хлева бревно. — Присаживайся, разговор есть.
Внутри у Миньки все похолодело — точно так отчим отзывал в сторону для разговора, а потом отослал подальше от опасности. Неужели и сейчас?
— Я никуда из полка не уйду!
— Тебя разве кто гонит? — удивился Бердяга. — Иван Андреевич за водкой послал?
— Ага! Только не сказал, в котором месте ее взять.
— Сейчас найдем, не переживай. Только вот что, гусар Нечихаев… ты бы пистолеты у него забрал, а?
— У кого?
— Ну не у меня же!
— А-а-а, понятно. А зачем?
— Ну, мало ли что. У нас вон почти все офицеры рапорта об отставке написали, а если еще без командира останемся…
— Как это об отставке?
— Да вот так! Приказ, мол, выполнили, а далее дворянская честь не дозволяет!
— А вы, Иван Дмитриевич?
Бердяга улыбнулся:
— А я, Миша, из казаков родом, у нас честь в службе царю и Отечеству, а не в лыцарских доблестях. От лукавого они. Так пистолеты заберешь?
— Заберу!
Часом позже
— Пфе, господа! — Корнет Сысоев демонстративно швырнул саблю на стол. — Я не знаю, чем руководствовался Иван Андреевич, отдавая столь бесчеловечный приказ, но отныне не желаю более служить в опозорившем себя полку! Вот так!
— Браво, Митенька! — Рядом с первой саблей грохнулась еще одна. — Мы офицеры, а не палачи!
— Потише, господа, — подполковник Бердяга кивнул в сторону печки. — Своими воплями вы разбудите ребенка.
Предупреждение запоздало — сдвинулась занавеска, и показалось заспанное детское лицо. Дашка оглядела собравшихся офицеров и строго спросила:
— А де мамка?
— Она скоро вернется, — натянуто улыбнулся Иван Дмитриевич. — Ты поспи еще немного, и мама придет.
Девочка сморщила нос:
— Не пидет — глисяне мамку вбили. И тятьку вбили. И бабуску вбили. А де Мися? Тозе вбили?
— Здесь он! — Бердяга обрадовался поводу сменить тему разговора. — Миша сейчас придет.
— Мися пидет! — согласилась Дашка. — Он глисян плогонит?
— Обязательно прогонит. Их непременно нужно прогнать.
— Глисяне плохие… Мися глисян вбьет?
— Ну, конечно же.
— А вы?
Тишина… чей-то вздох, напоминающий стон… Почему-то очень больно смотреть в требовательные глаза ребенка.
Шепот:
— Господин подполковник.
— Слушаю вас, корнет.
— Порвите, пожалуйста, мое прошение об отставке… — и уже во весь голос: — Мы их прогоним! Веришь? Обязательно прогоним! И еще будем вальсировать на твоей свадьбе!