Штрафбат Его Императорского Величества. «Попаданец» на престоле
Шрифт:
«Рапорт московскаго обер-полициймейстера Каверина московскому генерал-губернатору Х. И. Бенкендорфу.
Вчерашняго числа было благородное собрание, где я по болезни моей быть не мог, а г-н полициймейстер полковник и кавалер Ивашкин уведомил меня, что в оном было 225 персон, и что некоторые приезжали и были в собрании во фраках, что привело их к побоям со стороны возмущенных сим беспардонным пренебрежением дворян.
Директор Благороднаго в Москве собрания господин действительный тайный советник и кавалер Апполон Андреевич Волков вчерашняго числа, встретясь со мной в манеже берейтора Хиарини и объяснив мне, что Благородное собрание ныне почти совсем прекращается, дал мне знать, что при наступлении теперь времени
Резолюция Христофора Ивановича Бенкендорфа: «Хоть голые приедут. Плевать».
ГЛАВА 20
Нездоровый какой-то блеск в глазах у нашей любезной хозяйки. И, что самое странное, его вижу исключительно я один. Остальные преспокойно стучат вилками и ножами и совсем не замечают бросаемые Дарьей Алексеевной взгляды. Ефимыч вон вообще смущен столь блистательным обществом и молчит. Уткнувшись в тарелку. Кого тут стесняться, меня? Разве что юной девицы, непрерывно подкладывающей особо лакомые кусочки красногвардейцу Федору Толстому. Пробивается к сердцу через желудок? Напрасно, есть более короткий путь. Нет, не поймите превратно, ничего такого неприличного не подразумеваю…
Наклоняюсь и шепчу через стол достаточно громко, чтобы смогли услышать все:
— Говорят, у некоего гвардейца нынче винтовка осечку дала?
Тучков, защищая подчиненного, пытается оправдаться:
— Сколько времени из боев не выходили, Ваше Императорское Величество! Такое только люди могут выдержать, а железо… оно бездушное, вот и подводит иногда.
— Все равно непорядок! И виновника непременно надо наказать самым строгим образом.
Толстой молчит. Вряд ли его можно чем напугать после марша из Петербурга в Ревель, тамошнего побоища и последних событий в городе. А вот Лизавета Михайловна сидит ни жива ни мертва, не смея сделать лишний вздох. Что нельзя сказать о ее матушке — та откровенно наслаждается действом, видимо, вспомнила семейную историю об устроенной Петром Великим свадьбе прадеда и прабабушки. Понятливая женщина, однако! И нет-нет да стрельнет глазками в сторону отца Николая. Уж не собирается ли она… вот чертовка. Хотя простительно — пять лет как вдова.
Но не дело делает, ох не дело! На батюшку у меня совсем иные планы.
— А ну-ка встань, вьюнош! — Красногвардеец поднялся и насупился. — Как же тебя казнить?
— Десять лет расстрела! — крикнул изрядно набравшийся Иван Лопухин. — Пусть Лизавета и расстреливает. Или он ее, если догадается чем!
— Дурак! — В старшего брата полетел соусник. — Феденька тебя самого… ой…
— А вот этого не нужно, чай, не французы! — Стучу ножом по графину. — Феденька, говоришь?
Как же забавно краснеют девицы! И отвечает шепотом:
— Федор Иванович.
— Нет уж, поздно оправдываться. Толстой!
— Я, Ваше Императорское Величество!
— Вот и наказание — берешь сию юную красавицу в жены! Заслужил пожизненное заключение! И чтоб завтра же обвенчались.
Неблагодарное это дело — загадывать наперед. Вот так строишь-строишь планы, а потом появляется что-то непредвиденное, и все летит в тартарары. Не получилось со свадьбой с утра: еще затемно в дом Лопухиных прибыл прапорщик Акимов с взводом егерей. Они доставили боеприпасы и две новости:
Второе известие поначалу показалось хорошим — Кутузов наконец-то овладел ситуацией в столице и выдавливает паникующего и лишенного общего командования противника из города. Есть, правда, кое-какая загвоздка… Именно отсутствие командиров не позволяет провести с англичанами и шведами переговоры о капитуляции. Михаил Илларионович даже взял на себя смелость и пообещал сдавшимся справедливый суд, но успеха не имел. Пришлось ему действовать грубой силой.
И вот сейчас неприятель, числом не менее трех тысяч, намерен пробиваться по единственно свободному пути — мимо дома Лопухиных. А сколько нас? Из красногвардейцев в строю только четырнадцать человек, остальные ранены. Взвод Акимова — еще тридцать, да я с Ефимычем. Итого… хреново!
— Ваше Императорское Величество! — Тучков взволнован. — Государь, вам необходимо срочно отойти в более безопасное место.
— Да? — изображаю удивление. — Никуда я не пойду, Александр Андреевич, тем более в одиночестве.
— В сопровождение будет выделено…
— Какое сопровождение, капитан? А ты с кем останешься?
Командир красногвардейцев помрачнел, но упорно стоял на своем:
— И тем не менее, Ваше Императорское Величество… Народ не простит, если…
— А не помолчать бы тебе, Александр Андреевич? Молод еще царям-то перечить. Vox populi нашелся! Я, между прочим, тоже народ!
— Воля ваша, государь, — отступился капитан. Только в выражении лица явственно читалось невысказанное: «Сволочь ты, а не народ!»
Да пусть думает что хочет, хоть матом ругается, все равно отсюда не уйду. Нельзя уходить по одной простой причине — сразу за заставой, в которую упирается улица, поставлены палатки полевого госпиталя. Восемь сотен человек. И тридцать штыков охраны. И пятьдесят патронов на всех.
В строительстве баррикады участия не принимаю, просто и скромно сижу на принесенном из дома креслице и перезаряжаю злополучные пистолеты. Справятся без меня, должны же быть хоть какие-то привилегии у августейшей особы? Тем более ранен и по возрасту старше всех. Даже Ефимыч, и тот оказался помладше на два года. Да, возраст… Плевать, все равно когда-то придется помирать, так почему не сегодня? И денек намечается солнечным и теплым. Лепота.
За спиной разговор на повышенных тонах. Оборачиваюсь — это Федор Толстой пытается прогнать невесту. Лизавета Михайловна переоделась в мужское, в руках сжимает фузею, древнюю даже по нынешним временам, и не собирается никуда уходить. Ну вот, пожениться еще не поженились, а ссорятся так, будто за плечами не одно десятилетие супружеской жизни. Может быть, им тарелки принести? Ладно, обойдутся, сейчас придут гости и перебьют не только посуду. А платить кто за все будет? Я?
Рядом объявился прапорщик Акимов. Если опять примется уговаривать отсидеться в тылу, начну ругаться. Не пойду!
— Ваше Императорское Величество, они идут!
Кто такие «они», можно не спрашивать. И откуда знает о приближении противника — тоже.
— Что там за ловушки установил? — показываю на поднявшиеся вдалеке черные дымные столбы.
— Так это, — гвардеец смущенно ковыряет носком сапога мостовую, — у Ивана Петровича немного греческого огня оставалось, вот я и подумал…
Оказалось, что прапорщик попросту заминировал предполагаемый маршрут продвижения противника — протянул через улицу тонкие шелковые нити, привязанные к бутылкам с зажигательной смесью. Уж не знаю, как удалось добиться, но стеклянные снаряды падали с крыш не только при натягивании, но и при обрыве. И даже если кому-то пришла в голову мысль обрезать растяжку, то… Судя по всему, так оно и получилось. Впрочем, нам это не слишком помогло.