Штрафбат везде штрафбат. Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта

Эрлих Генрих Владимирович

— Отставить! — сказал Юрген. — Нам не придется отвечать за это. В крайнем случае, отвечать придется мне. Вас это не коснется. — И он наконец отдал приказ: — Седлать коней! Выступаем через десять минут!

Юрген давно не сидел в седле. Собственно, на настоящих кавалерийских лошадях он никогда не ездил, но с детства знал, с какой стороны надо подходить к лошади. Да и в армии приходилось. На фронте чего только не приходилось делать. Страха у него не было, и лошадь, почувствовав твердую руку, сама плавно и бережно несла его вперед. В этом преимущество тренированных лошадей: с ними просто обращаться. Если знаешь как.

Красавчик ехал в телеге.

Он не доверял лошадям еще больше, чем лодкам. Рядом с ним сидел Граматке, он вообще ничего не умел. Юрген в который раз подивился, что Граматке вышел живым из крепости. Еще в телеге сидели Бренчер с Кальбером, они были хорошими солдатами, но — городскими жителями. Рядом с телегой, держась за нее одной рукой, шагал Ульмер, показывая всем своим видом, что он не имеет никакого отношения к этому мародерству. Приятную тяжесть в желудке он объяснял добротой и хлебосольством местных жителей. Так уж устроен человек, он всему найдет устраивающее его объяснение.

Все эсэсовцы ехали верхом, лихо сидя в седлах. Они вообще были лихими парнями. Настолько лихими, что вполне могли поджечь напоследок «бандитское гнездо». Юрген обернулся. Над деревней ничего не клубилось, даже печи не дымили.

— Мы в генерал–губернаторстве, — усмехнулся Штейнхауэр, проследив направление взгляда и правильно его истолковав.

— Поэтому ты оставил последнюю лошадь? — спросил Юрген.

— И поэтому тоже. Здесь другая война начинается. С большевиками была война на уничтожение, командование это прямо говорило и приказы соответствующие отдавало. А с поляками нам ссориться не след. И командование за это по голове не погладит. Тут даже Старик не защитит. Это же генерал–губернаторство, — повторил он, — считай, наша земля. И население, считай, тоже почти что наше. Бандиты, конечно, и здесь есть, но большинство — крестьяне, обычные крестьяне, которые работают, а не воюют против нас. А у крестьян ведь как? Есть у крестьянина пять лошадей, реквизируешь четыре, одну оставишь, он погорюет, но смирится. А вот на того, кто последнюю заберет, на того вызверится и за вилы возьмется. Вот и пусть они на бандитов нападают, а немцев за порядочную власть почитают, которая все по закону делает.

Разумно, признал Юрген. Штейнхауэр сам был крестьянин, к его словам стоило прислушаться. Но экспертом по их понятиям он не был. Страдал не он. Страдали от него.

«За чужой щекой зуб не болит», — говорил в таких случаях Брейтгаупт.

«Hundert Schl"age auf fremde R"ucken sind nicht viel.»

Это сказал Брейтгаупт.

* * *

В Варшаву они прибыли на рассвете. Им пришлось сделать небольшой крюк, чтобы перебраться через Вислу. Через железнодорожный мост им прорваться не удалось. Там была большая и несговорчивая охрана. Она вообще не желала вступать с ними ни в какие переговоры.

При въезде в предместье путь им преградил шлагбаум и десяток жандармов с большими бляхами на груди. Они и не подумали прорываться. Они пришли, куда шли. За шлагбаумом, справа от дороги стояло двухэтажное здание с надписью Feldgendarmerie. За ним стояло несколько наспех сколоченных бараков, обнесенных двумя рядами колючей проволоки. Туда указывала табличка на столбе: Auffanglager. Жандармы попробовали загнать их туда. Они не на тех напали.

Они расположились в чистом поле у дороги. Они ждали своей очереди, они были в ней не первые. Половина солдат сразу завалились спать. Остальные занимали круговую оборону и слушали рассказ рядового Целлера. Он в этом деле был у них главным экспертом.

Он попал в штрафной батальон прямиком из такого вот лагеря.

Дело было так. Взвод, которым командовал тогда еще лейтенант Целлер, иваны разбили в пух и прах. Прижали к Днепру чуть южнее Киева и раскатали танками. Вместе с ротой, батальоном и полком, к которым в порядке иерархии был приписан лейтенант Целлер. Ночью ему удалось переправиться на правый берег на одном из последних паромов вместе с солдатами из других разгромленных частей. К вечеру они добрались до сборного пункта. Они не ели больше суток и мечтали только о крыше над головой. На кровати и тем более чистое белье они не претендовали.

Их загнали за колючую проволоку и продержали стоя на холоде под все усиливающимся дождем. Наконец Целлера пригласили в залитый светом и теплом барак. За длинным столом сидело с десяток военных чинов и жандармов, все они жаждали узнать у Целлера мельчайшие подробности его истории. Где его взвод? Почему он бросил своих солдат? Где находится командир его части? Есть ли у него на руках письменный приказ оставить позиции? Как ему удалось проникнуть на борт парома? Как давно он принял решение дезертировать? И где он зарыл украденную батальонную кассу? От него потребовали предъявить все документы и оружие. Табельный «вальтер» был при нем, только это спасло его от расстрела.

Но он потерял бинокль и планшет для карт. Он не мог указать точных координат места, где это случилось. Он вообще не помнил, когда и где это случилось. Офицер с погонами интенданта разразился длинной обличительной речью. Вся Германия, весь немецкий народ и лично горячо любимый фюрер Адольф Гитлер напрягают все силы, чтобы обеспечить вермахт всем необходимым, а такие растяпы, как Целлер, разбрасываются казенным имуществом. Так он сказал. Из его речи неопровержимо следовало, что если Германия проиграет войну, то виноват в этом будет исключительно Целлер. Целлер просто озвучил этот вывод. Его немедленно обвинили в пораженческих настроениях. Это ничего не меняло. Разжалование и штрафбат ему и так были обеспечены. Ниже он пасть не мог. Он мог только взлететь. Вероятно, именно это он имел в виду, когда сказал в конце своего рассказа:

— Нет, этот лагерь намного лучше того. Тепло, с небо не капает…

— Это погода, — прервал его Красавчик. — При чем здесь лагерь? — Он терпеть не мог лагерей, тех, что за колючей проволокой.

— Деревьев нет… — продолжал Целлер.

— Чем тебе деревья помешали? — шел параллельным курсом Красавчик.

— В том лагере у ворот стоял огромный бук. На его ветвях вешали солдат, признанных несомненными дезертирами. К вечеру набиралось три–четыре новых тела. Они висели как конфеты на рождественской елке, — добрался наконец до финиша Целлер.

Все помолчали какое–то время, представляя и осмысливая сказанное и непроизвольно оглядываясь вокруг. Ничего похожего тут действительно не было.

— Еще не вечер! — сказал Красавчик. Он пытался шутить, по своему обыкновению.

— Был бы человек, а дерево найдется, — добавил Отто.

— Эй, висельники, ваша очередь! — крикнул жандарм.

Первыми в здание комендатуры вошли Юрген и Штейнхауэр. Их развели по разным кабинетам.

За столом сидел жандарм с тремя лычками в петлицах. Он был один. Это вселяло оптимизм. Трое было бы много хуже. От «тройки» жди беды. Перед жандармом лежал лист бумаги. Он заглядывал в него, задавая очередной вопрос. Подготовленный Целлером, Юрген на все давал один и тот же ответ: