Штрафбат везде штрафбат. Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта
Шрифт:
— Есть! — ответил Юрген. Он едва сдерживал улыбку. Этот перечень он уже один раз слышал из уст тогда еще майора Фрике. Это случилось после того, как он сбежал из русского плена и вернулся обратно в лагерь. Фрике тогда его на дух не переносил, он обозвал его чучелом, и поделом обозвал. И тем не менее… — Вы кое–что забыли, господин подполковник.
— Что? — удивленно поднял брови Фрике.
— Двойную порцию шнапса!
— Точно! — рассмеялся Фрике. Он тоже вспомнил тот давний случай. Но тогда еще говорилось что–то о двух нарядах вне очереди. Не так ли, Юрген Вольф? Не будем о грустном, командир. Тем более вслух. Они ничего и не говорили, они лишь
— В приведенном мною подразделении находятся рядовые Хюбшман и Брейтгаупт. Они были с нами под Орлом.
— Отлично! Я прекрасно помню рядовых Хюбшмана и Брейтгаупта. Я буду рад приветствовать их за нашим столом. До завтра, ефрейтор Юрген Вольф. Отдыхайте!
* * *
Они сидели за большим столом в маленькой квартирке Фрике. Им было немного не по себе. Фронт сближает, стирая многие границы, тем не менее мундир Фрике давил на них. Даже Красавчик, который на гражданке в каких только роскошных ресторанах ни сиживал и с какими только большими людьми ни общался по своим темным автомобильным делам, и тот присмирел, не балагурил по своему обыкновению, не рассказывал свои бесконечные истории. У него были все основания полагать, что эти истории не понравятся подполковнику Фрике. Он не хотел его расстраивать.
Фрике все прекрасно понимал. Он дал им время освоиться. Он даже собственноручно разлил по первой. Потом он лишь поводил глазами на Брейтгаупта, и тот немедленно вскакивал и разливал по очередной. Паузы между тостами Фрике заполнял своими же рассказами. Глядя на сидевших за его столом троих товарищей, он и говорил о товариществе, об этих великих узах, что связывают немецких солдат на фронте.
— Именно в этом товариществе и взаимовыручке, на мой взгляд, и заключается секрет наших невероятных успехов и побед, — говорил Фрике. — Именно верность и преданность общему делу вновь и вновь оказываются решающими факторами во многих боях. Товарищество было одним из самых замечательных ощущений, испытанных мною, когда я впервые попал на фронт в восемнадцатом году. То же самое я вижу и на фронтах этой войны. Эта преемственность, эта верность идеалам товарищества — основа немецкого боевого духа. Мы можем безоговорочно полагаться друг на друга.
Он говорил «мы», подчеркивая, что все они, сидевшие за одним столом, — товарищи, фронтовые товарищи. И они согласно кивали в ответ головами. Пусть начальник и перебарщивал, какие они с ним товарищи, но товарищество — замечательная штука, тут не поспоришь.
Фрике даже напел им старую песню о товарищах:
Если один устанет,
На стражу встанет другой;
Если один усомнится,
Поддержит смехом другой.
Если один падет,
Другой встанет за двоих,
Ведь каждому солдату дан
Товарищ по оружию.
Они не поддержали его, хотя и слышали эту песню. У них в этот момент звучала в ушах другая мелодия, песня, которую традиционно, с начала прошлого века, пели на похоронах солдат на фронте:
У меня был товарищ,
Лучшего ты не найдешь.
Барабан призывал к битве,
Он шел на моей стороне
В ногу со мной,
В ногу со мной.
Прилетело
Предназначено оно мне или тебе?
Оно разорвало моего товарища,
Он лежит у меня перед ногами,
Будто частица меня,
Будто частица меня.
Мне хотелось еще протянуть руку,
Ведь я только что приглашал его с собой.
Я не могу дать тебе руку,
Оставайся в вечной жизни,
Мой хороший товарищ!
Мой хороший товарищ!
Они еще не успели отойти от фронта, где они слишком часто пели эту песню. Им даже казалось, что они уже давно не пели никаких песен, кроме этой. И еще потому они не поддержали почин Фрике, что его песню о товарищах они слышали от Карла Лаковски, их хорошего товарища, погибшего давным–давно в глубине России. Время воспоминаний еще не пришло. Наливай, Брейтгаупт!
Тогда Фрике стал рассказывать о себе, о своих мытарствах по госпиталям после эвакуации из Орла. О том, как он подал представление на реабилитацию на всех солдат, прошедших сражение на Орловской дуге, и не его вина, что командование вычеркнуло из списка Хюбшмана и Брейтгаупта. Да–да, кивали они головами, мы не в претензии, мы понимаем, мы ничего не ждем от командования, ничего хорошего.
Потом Фрике рассказал, скольких трудов ему стоило добиться направления сюда, в тренировочный лагерь испытательных батальонов. И что он не оставляет надежды в ближайшее время отправиться на фронт. Тут они навострили ушки. Все это имело самое непосредственное отношение к ним. Когда? Куда?
— В настоящее время в лагере находится около шестисот военнослужащих, — сказал Фрике и добавил после многозначительной паузы: — Много больше батальона. В сложившейся военной ситуации можно ожидать, что всех в срочном порядке перебросят на оборону Варшавы, чтобы не допустить прорыва русских на левый берег Вислы. Я подал рапорт, уже третий по счету, с просьбой назначить меня командиром сводной части. Знали бы вы, как мне здесь надоело, — задушевным голосом сказал Фрике, — полгода на одном месте!
— На одном месте и камень мохом обрастает, — сказал Брейтгаупт.
«Rast' ich, so rost' ich.»
Это сказал Брейтгаупт.
Удивительно, но именно молчун Брейтгаупт первым прервал молчание. И после этого как прорвало. Юрген с Красавчиком заговорили разом, перебивая и дополняя друг друга. Они говорили о том, как они будут счастливы вновь сражаться под командованием подполковника Фрике. Они рассказывали о командирах, которые были у них в батальоне после Орла. Они быстро дошли до капитана Росселя, память о котором была еще слишком свежа. И до обороны Брестской крепости.
Конечно, Юрген уже сделал официальный рапорт. Но у них ведь был товарищеский ужин, здесь можно все описать не так, как надо, а так, как было. Вышла совсем другая история. Нельзя сказать, что она была правдивее первой. Она была просто другой. Это был солдатский взгляд на события, это была окопная правда. То, что никогда не попадает в официальные рапорты. То, что не всегда доходит до командиров. Они и Фрике не обо всем рассказали. У солдат в окопах есть свои тайны, большие и маленькие.
О деталях своего отступления они не рассказывали. Разве что посмеялись добродушно над Красавчиком, который посадил баржу на мель. Больше всех смеялся над незадачливым рулевым сам Красавчик, такой у него был нрав. Попутно он высказал все, что думает, о реках и плавающих посудинах. То ли дело машины, сказал он. Помните «букашку» под Орлом? Еще бы не помнить! Она им жизнь спасла. Может быть. Но вот герру Фрике уж точно.