Штрафники берут Рейхстаг. В «логове зверя»
Шрифт:
Лицо бойца действительно в кровь расцарапано. Аникин распрямляется и переводит взгляд на распростертую на кровати женщину. На вид ей лет двадцать пять, может быть, больше. Ее белые завитые волосы раскинулись вокруг лица, которое пылает румянцем. Она тяжело дышит, отчего высоко вздымается и опадает под кофточкой ее небольшая выпуклая грудь. Фрау слишком утомлена борьбой, но находит силы, чтобы одернуть задравшееся платье и подобраться, сжавшись в комок, у спинки кровати. Она похожа на дикую кошку, загнанную в западню, но готовую
XXVI
Немец к этому моменту перестает дергаться, во многом благодаря убедительным тычкам тяжелого кулака Ферзя.
– Helga… Helga… – совершенно обессиленным голосом бормочет немец. – Du sollst dich t"oten… [5] Du sollst!.. anders diese des Schweines es machen… [6]
– Чего это он, гад, растрынделся? – зло спросил Тютин.
– Смотрите, взводный…
Латаный протянул Аникину листок бумаги.
5
Ты должна убить себя…
6
Ты должна… иначе эти свиньи… ( нем.)
– Вон там, на столике, нашли. Возле телефона… – сказал командир отделения, указывая в угол комнаты.
Там, на тумбочке, действительно стоял телефон, а рядом с ним – ваза, из которой торчали ветки с зелеными листьями и белыми облачками сирени. Только сейчас Аникин ощутил, что комната вся густо напоена ароматом сирени. На листочке аккуратным, по всему – женским почерком были написаны сокращения латинских букв и двузначные цифры с пристегнутыми к их верхнему правому краю маленькими кружочками градусов.
– Черт… Действительно, похоже на реперные точки… – процедил сквозь зубы Аникин.
– И рука женская, – добавил, тыча пальцем в листок, Латаный.
– Товарищ командир… – раздался из соседней комнаты голос Тютина. – У них тут в шкафу шмотки фашистские висят. Мундир… Орлы фашистские на рукавах и на воротнике. Вот гад…
Андрей изучающе, в упор посмотрел на женщину. Глаза ее сузились до непроглядных щелей. Она задышала часто-часто и глубоко, словно готовилась к чему-то: то ли к смерти, то ли к отчаянному прыжку.
– Значится, он отслеживал, своей фрау сообщал, а она дальше куда надо передавала, – вслух предположил Аникин.
– А как же эта стерва… – начал Латаный, но не договорил, умолкнув на середине фразы.
– По телефону… – догадался Аникин.
Он подошел вплотную к тумбочке у кровати, где под благоухающей сиренью стоял черный аппарат. Андрей снял трубку и поднес ее к уху. Прерываясь и перебиваясь клокотаниями и хрипами, в трубке непрерывно длился гудок.
– Работает… – сказал Аникин.
–
XXVII
В этот момент произошло то, чего никто не ожидал. Немец вдруг истошно закричал. Бабаев, не ожидая, что фашист что-то задумал, ослабил хватку. Немец, резко выдернув руки из его ладоней, совершил три широких шага и на четвертом, вытянув руки вдоль головы вперед, оттолкнувшись, словно с пирса в море, прыгнул в оконный проем.
На движение немца отреагировал только Тютин. Он с молниеносной быстротой вскинул свою винтовку и спустил курок. Оглушительный грохот выстрела вспучился пузырем, заложив уши протяжным густым звоном.
Бабаев опрометью, скорее по инерции, бросился следом, выглянул и тут же отпрянул от окна в сторону. Несколько пуль ударили в оконную раму и противостоящую от внешней стену комнаты.
– Ты чего? Сдурел? – накинулся на стрелявшего Латаный. – Ты же Ферзя мог укокошить!..
Тютин все с той же гримасой злобы на лице выслушал крик Латаного и только процедил в ответ:
– Ушел, гад…
Он, видимо, задумал во что бы то ни стало посчитаться с немцем и с его фрау.
– Нет… не ушел… – радостно крикнул из своего укрытия Бабаев. – Готовая фашиста… Голова – в красный лепешка!..
XXVIII
Поступок немца привел всех в замешательство, но только на долю секунды.
– Уходим… вниз… – сухо скомандовал Аникин, вскользь бросив мимолетный взгляд на женщину.
Лицо фрау совершенно изменилось. Глаза ее были широко раскрыты, и в них, и во всем ее облике не было теперь недавней еще, хищной остервенелости. Они были переполнены ужасом. Страх безраздельно завладел ею, как вирус, который проник во все ее поры и теперь сотрясал ее волнами лихорадочного озноба.
Тут опять произошло нечто, что на миг повергло бойцов в состояние смятения и растерянности.
Немка вдруг кинулась к Аникину, но не с ненавистью и злобой. Она обхватила его левую ногу руками чуть ниже колена и повисла на ней, прижавшись грудью, руками, лицом к сапогу. Аникин, опешив, попытался сделать шаг, и она сползла всем телом с кровати на пол, не расцепляя рук.
Вдруг умоляюще, тихим, дрожащим голосом она что-то забормотала, как заклинание, как молитву.
– Ну, дела… – удивленно выдохнул Милютин.
– Вот стерва… – добавил Латаный. – Как мужик ее в окно сиганул, сразу переменилась.
– Черт… Оттащите ее… – тщетно пытаясь оторвать ее от ноги, призвал на помощь Аникин.
Латаный и Милютин с готовностью ухватились за женщину и принялись ее оттаскивать. Она с тем же воспаленным, исполненным смятения и ужаса взглядом принялась хватать их за руки и продолжала твердить одно и то же.