Штучка
Шрифт:
Проснулась Танька от того, что на тумбочке исходился вибрацией телефон. Шевельнуть головой было нереально больно, свет из окна практически ввинчивался в глаза шурупами. Танька нашарила телефон на ощупь, сквозь сжатые веки глянула на дисплей.
Мама.
Ткнула пальцем в зеленую кнопочку, положила телефон на ухо, нашла в себе силы кашлянуть, прочищая горло.
— Да, мам…
— Таня! — голос у мамы был встревоженный. — Ты где?
У мамы был потрясающий талант — спрашивать то, чего Танька сама не знала. Да и снова открывать глаза, чтобы оглядеться, не хотелось. Впрочем… Нужно всего-то напрячь
— Кажется, я в больнице, мам, — тихо произнесла Танька. — Мам, давай не сейчас поговорим, ладно?
Вырубить телефон. К черту. И спать… снова спать, потому что кроме как спать Танька сейчас ничего не хотела.
Второй раз за утро Таньку разбудила соседка по палате. Танька ее еще не знала, но даже не раскрывая глаз уже возненавидела эту женщину, которая в восемь утра начала разговаривать по телефону во весь голос. И ведь ни в коридор выйти, ни тон приглушить ей в голову не пришло. Самое хреновое — от этого дерьма было не убежать, Танька все еще лежала под капельницей, да и просто шевельнуться было больно, не то что голову от подушки оторвать. Приходилось лежать, смотреть на потолок, благо чувствительность к свету немного приглохла, да и за окном было не солнечное, тусклое небо.
Вот теперь можно было позвонить и маме. Вот только когда Танька дозвонилась, маму было слышно плохо — фоном громыхал своими железными костями их межпоселковый автобус.
— Танюша, я еду к тебе, — успела прокричать мать, а затем пропала из сети. Вышки мобильной связи в их краях работали самым волшебным образом.
Приехала мама через час, когда Танька успела окончательно возненавидеть и болтливую соседку по палате, и медсестру, попытавшуюся впихнуть в Таньку завтрак, хотя он в нее категорически не лез. И вообще на еду смотреть было тошно.
Ирине Георгиевне Локаловой, в отличие от дочери, ничего не стоило хлестким замечанием приструнить болтливую девицу. Одним только «тут человек с сотрясением». Мама умела — не зря столько лет оставалась директором школы.
Сама мама почти не говорила, лишь только тихонько гладила по ладони.
— Сотрясение? — шепотом спросила Танька. Хотелось бы знать, что это вообще с ней такое.
— Да, — мама кивнула, — тебе не сказали?
— Не, — Таньке хотелось качнуть головой, но это делать было больно, — я даже врача еще не видела.
— Мне позвонил твой декан, — тихо ответила мама, — сказал про сотрясение, сказал, что вторая степень, предупредил, что привез твои вещи в больницу.
— Е-егор?..
— Да, милая, Егор Васильевич… — хорошо, что было, на что свалить дурную привычку называть Егора по имени. Мама, по крайней мере, пока не напрягалась.
— Ответственный он у вас, — негромко заметила мама, — о тебе побеспокоился.
Звучало это чертовски проникновенно. Егор о ней позаботился. Черт возьми. Правда… попади какая другая студентка в передрягу — Егор бы тоже помог. Он и вправду ответственный.
Мама просидела еще где-то с час, поглаживая Танькину руку и шепотом ей что-то рассказывая — Танька все равно нифига не услышала, но это хотя бы успокаивало. Затем мама засобиралась, а Таньке
— Сколько мне здесь лежать, — терпеливо прохрипела Танька. Пару дней… Пару дней она выдержит, но уже вот-вот начнется зачетная сессия…
— Две недели, милочка, — безжалостно расправился с Танькиными планами врач.
— Да что за бред, — вспыхнула Танька, — я не могу столько.
— Милочка, после сотрясения могут быть очень серьезные осложнения, — отрезал врач, — а вам нужен покой. Так что лежите. Отдыхайте. Пожалуй, вам нужно успокоительного добавить.
Таньке не нужно было чертово успокоительное. Таньке нужно было, чтоб ее выписали, к чертовой матери. Финальные лекции — как назло, билеты на экзамене вытащатся именно по ним. Зачеты — со следующей же недели. Консультации по курсовикам и лаб-отчетам, которые непременно прохерятся. Ей что, обязательно завалить сессию? Сделать ручкой стипендии? Охренеть перспективки — полгода прожить на довольствии матери да собственных скудных доходах с переводов. От такой жизни можно же не удержаться — поступиться принципами, начать делать курсовики для идиотов, а это из разряда запрещенного и неприятного. Или что, в официантки? И похрен на универ с его дипломом?
Успокоительное подействовало неправильно. Или правильно — Танька думала, что просто успокоится, а сама заснула темным, тяжелым болезненным сном. Проснулась от того, что кто-то тихонько гладил ее по голове. Раскрыла глаза и уткнулась взглядом в усталое лицо Егора, в синюю бархатную ночь его глаз. Он сидел на краешке кровати и смотрел на нее.
— Привет, — тихо заметил он, — извини, что разбудил.
— Ничего, — шепотом отозвалась Танька.
Васнецов. Вот как вот он мог быть вот таким — приходить и унимать звон в висках одним только своим взглядом. Как он мог говорить вот так — мягко, так, что казалось, что Танька для него действительно что-то значила? Что стыдно было даже думать, что ей это «казалось». Хотелось съежиться, обвиться вокруг него как змее, прочувствовать его тепло всем телом.
— Раз проснулась, — Егор кивнул на тумбочку, — имей в виду, это тебе.
Танька подняла взгляд, и ей стало ужасно восхитительно. Розы. Красные розы в прозрачной обертке. Танька неуверенно потянулась к ним пальцами, коснулась бархатистых лепестков. Офигеть… Офигеть!
— Не завянут? — шепотом спросила Танька.
— Я поставлю в воду, — отозвался Егор, — ты не дергайся, ладно?
— Две недели, — Танька болезненно скривила губы и ощутила, как по щекам побежали слезы, — две недели тут, Егор…
— Это в лучшем случае, как мне сказал врач, — тихо заметил Егор, — лучше бы месяц.
— Я не могу…
— Тань, — тихо произнес он, — успокойся. Все в порядке. Я тебя не брошу же.
— Да ты-то причем, — устало выдохнула Танька, — сессия, сессия же! Васнецов. Зачеты.
— Сдашься на дополнительной, раз такой форс-мажор, — Егор пожал плечами.
— С медотодводами хрен добьешься стипендии, — Танька тоскливо поморщилась. — Я не могу здесь даже неделю лежать, зачет по ЦИП в следующий четверг.