Штукатурное небо. Роман в клочьях
Шрифт:
Что является предметом гордости для человека городского? Какая-нибудь необычная и послушная собачка или серебрящаяся на солнце сиамская кошка. Нашим предметом гордости был привязанный веревочкой за одну лапу (чтобы не убежал) петух. Все, кто любил или по каким-либо причинам не любил нас, не могли оставаться равнодушными к такому зрелищу:
– Да это та сумасшедшая старуха со своим внучеком, которые петуха на поводке писать во двор выводят, – говорили между собой хорошо одетые соседи с породистой длинношерстной таксой и «Жигулями».
Но все остальные, стоило нам только выйти, собирались на детской площадке для получения очередной порции бесплатного удовольствия, как будто приехал цирк шапито.
Выходя во
То ли Петя жил какой-то своей особенной внутренней жизнью, то ли зазнался как единственный чересчур успешный артист, но, чем больше я начинал его любить, тем независимей и самостоятельнее он становился. Мне это было очень обидно. Когда его (уже из большой коробки на кухне, где он проводил большую часть своего времени) выпускали поноситься по комнате, я начинал его задирать, топая на него ногами и загоняя в угол. Однажды он меня очень больно клюнул. Я промолчал и стерпел, но с тех пор на прогулку его выводила одна бабушка. Наши отношения охладели. Я увлекся чем-то другим (кажется, мне подарили летающий вертолет со стартером) и Петино присутствие в квартире волновало меня не больше, чем присутствие телевизора, когда по нему не показывали мультфильмы. Такой вот тупой народ эти дети!
В квартире № 22 (что в лото называется «два гуся», а в карточной игре в «Очко», мягко выражаясь, что ты проиграл) по площадке наискосок и напротив нашей квартиры жил заядлый дачник – наш сосед (Царствие ему Небесное) Сергей Федорович. Лето подходило к концу. Кому и как в башку влетела такая мысль, по-моему, ему, но, однажды, когда я проснулся после ненавистного послеобеденного сна, я услышал в коридоре его голос:
– Я отлично рублю головы! – и больше ничего.
Не нужно много фантазии, чтобы догадаться о какой голове шла речь. Я нарочно несколько пространно начал этот рассказ, потому что, как сказал один Художник, если на сцене ружье, то оно обязательно выстрелит, а если в рассказе петух, то его обязательно сожрут – это уже мое личное наблюдение. Но дело не в этом и даже не в том, что несколько дней подряд (четыре десятка с лишним лет тому назад) я, наотрез отказываясь спать после обеда, по два часа стоял в прихожей и дежурил около дерматиновой двери, за всеми подглядывал, подслушивал их разговоры. Произошло, вероятно, то, что должно было произойти. Я никому не сообщил о своем знании, о том, что меня волнует. Мне было стыдно за свое напускное равнодушие. Никому и в голову не пришло о чем-либо меня спросить.
«Товарищ, не в силах я вахту стоять, – сказал кочегар кочегару», – такое недоразумение случилось со мной в один из дней. Я проснулся, вскочил, побежал на кухню и никого на привычном месте там не обнаружил, не было уже даже коробки. На кухне стало светлее и просторнее. Почему-то я не заплакал, а просто-напросто помрачнел и замкнулся. Ничего уже нельзя было сделать. Через несколько лет мне рассказали, как
На ужин был суп. Мы все сидели за столом, у всех дымились тарелки. Дымилась и у меня. В моей – был один бульон, в котором плавал отрезанный вареный гребешок – как самый маленький в семье, я, видимо, имел на него право.
Я не сказал еще, что помимо зефира, сыра и разной другой чепухи, я до тошноты не мог терпеть куриного супа. Отказаться от этой тарелки было невозможно. Конечно, у меня был шок, но в то время я никак не мог квалифицировать свое состояние. Я плотоядно и медленно жевал этот скрипящий на зубах гребень, большой ложкой, изредка прихлебывая бульон. Все жаловались на жесткое мясо и сетовали на то, что нужно было варить курицу.
Я до сих пор не могу понять почему в тот раз мне впервые понравилось это блюдо.
Теперь я совершенно спокойно покупаю в кулинарии кур (петухов, кажется, не продают), спокойно ем зефир, вафли, пастилу, овсянку, ищу сыр с крупными дырками и не люблю что-то совершенно другое.
Стремительно меняются наши вкусы.
P. S. Около семи лет назад Сергей Федорович переехал со своей женой (Царствие уже и ей Небесное) в квартиру поменьше в соседнем доме и вскоре умер. Мои родители ходили проститься с ним. В морг его почему-то сразу не забрали, а сделали укол формалина – наверное, существует такая технология. Он лежал на столе в гостиной. На голове у него был надет прозрачный полиэтиленовый пакет, перехваченный на горле резинкой. Я ничего не хочу этим сказать. Но как-то странно все это. Странно.
Павел Исаевич.
– А у меня, например, не так давно пасхальные яйца на кухне протухли. И выбирал вроде бы лучшие и варил долго, и освятил как положено, в холодильник определил на почётное место. Ан – нет! Но не должно же было по всем законам такое случиться! Ну не бывает такого!
Пётр Исаевич.
– Иногда, знаете, и такое бывает, чего и быть-то не может! Вот только ничего не понял сейчас, ей Богу!
Пётр Исаевич.
– Соплежуйство, опять какое-то! События бессознательного прошлого! И опять – смерть в результате! Хотя бы и петуха третьего. Одного из всех цыплят выжившего!
Павел Исаевич.
– Не соплежуйство, а групповое мясоедение в дни Успенского Поста, скорее! И вполне себе всеми осознанное. А Вы никогда не задумывались, что жизнь в конце концов именно этим и заканчивается?! Каким бы циркачом не был, а сожрут тебя «по-любасу» свои же собственные друзья в результате! С голодухи или так из любопытства праздного просто… Но – «Дело не брюхе, а в духе!»
Пётр Исаевич.
– Да уж и не подавятся! Точно! Жаль только вот мальчонку… Тут ведь как и посмотреть-то, но никогда это Послушание ни к чему хорошему не приводило!
Павел Исаевич.
– А Вы с такими заявлениями всё же поаккуратнее, Пётр Исаевич! «Бог – не Мирошка…»
Глава 7
Теорема
Удивительная пора – детство. Иногда, к случаю, вспомнишь, и сердце начинает съеживаться, как и ты сам много лет назад в чистой постели после ванной; сладкое время. Но это только сейчас, когда о нем вспоминаешь. Вообще быть ребенком очень тяжело. Что-то тебе еще недоступно, что-то скрыто, что-то намеренно скрывают, и во все хочется сунуть нос, понюхать, в буквальном смысле этого слова.