Штундист Павел Руденко
Шрифт:
запальчиво, вспоминая свою собственную любовь.
– Не судите ее, маменька, не ведает она, что творит. Если б знала, то не сказала бы.
– Кому же знать? Ведь она, даром что девка, – грамотная. В школу три года ходила.
– Не всякому Господь открывает и из мудрых. Я пытался говорить с ней, но душа ее не
лежит к слову бо-жию, а к мирской суете. Что ж, значит не судьба…
Он взглянул долгим вопросительным взглядом на мать, точно ожидая возражения и
утешения и
Но мать не могла выжать из себя утешения. Она нахмурилась.
– А знаешь ли, – начала она, чтобы переменить разговор, – барчук Валериан Петрович,
сказывают, на деревне был. Он уж с неделю у папеньки гостит, да к нам пока не заглядывал.
Чудной такой, говорят. Больных лечит и ничего не берет, а сам приносит по малости, коли,
кому нужно. Добрый и простой. А в церковь, говорят, никогда не ходит, – прибавила Ульяна
шепотом.- В избу войдет, шапку снимет и всем людям поклонится. А на иконы не кланяется. И
за стол садится – не крестится. Мне пришло в голову, уж не из наших ли? Что-то похоже. Как
это тебе кажется?
Павел улыбнулся. Он любил читать и читал не одни божественные книжки. Он знал, что у
господ не ходить в церковь и не креститься вовсе не значит быть баптистом.
– Нет, не из наших он, матушка, – сказал он, – и не божий глагол двигает им, а гордыня.
– Ну вот! – заступилась Ульяна. – Он, говорят, простой, вовсе не гордый.
– Гордый не перед людьми, а перед Богом. Эта гордость от суемудрия греховнее
человеческой гордости. Не о Боге он радеет, а о своей гордости. Не во спасение такая
добродетель, – закончил Павел безапелляционным тоном сектанта.
Ульяна пригорюнилась: она помнила Валериана маленьким мальчиком, и ее огорчала
судьба его души.
– А чего бы тебе, Паша, – сказала она ласково, – не повстречать его как-нибудь и не
побеседовать с ним? Как знать, может ум его и просветится верою.
– Что вы, матушка! Станет он со мной беседовать. А если и станет, то где же мне с ним
тягаться. Он, поди, все науки произошел. А я, чему я учен?
– Иному и без ученья Господь открывает свою премудрость, – сказала Ульяна
восторженно.- Помнишь, как с отцом Василием ты перед мирянами о "Святом Духе"
препирался?
– Ну да ведь то поп Василий! – сказал Павел и улыбнулся в первый раз за весь вечер при
воспоминании о своем диспуте.
"Ну вот и слава Богу", – подумала про себя Ульяна. С легким сердцем она принялась
убирать со стола. Становилось поздно, и Павел давно отужинал.
Вместо послетрапезной молитвы Павел открыл Библию наудачу и, остановившись глазами
на первой попавшейся красной строке, стал
"Руфь же сказала: не упрашивай меня оставить тебя и возвратиться от тебя; но куда ты
пойдешь, туда и я пойду, и где ты будешь жить, там и я буду жить; твой народ – мой народ, и
твой Бог – мой Бог".
Павел остановился и поднял на мать удивленные глаза. Та тоже была поражена и не могла
этого скрыть.
– Что это значит? – Павел заговорил первым. – Это неспроста.
В своей наивной вере оба были убеждены, что в Писании заключаются не только судьбы
человечества, но и судьба каждого из них в отдельности. Случайность для них не существовала,
все было – промысел.
– Тут указующий перст божий, – повторил Павел назидательно.
Ульяна не выдержала.
– Может ли перст божий указывать на союз с язычницей, богохульницей!
– Матушка, премудрость божия неисповедима. Не надлежит понимать прямо все, что
написано, – сказал Павел успокоительно.
– А как же иначе?
– Не знаю, – скромно ответил Павел. – Подумаю и буду молиться. Может, Господь и
просветит меня.
Долго в эту ночь каганец теплился в каморке у Павла. Долго читал он, долго молился, пока
наконец здоровая натура не взяла свое и он не заснул на скамейке, как был, одетый.
На другой день Павел был сам не свой. Он почти ничего не ел и ни с кем не видался,
проводя все время в молитве и чтении и упорном размышлении. Он твердо верил, что Бог
укажет ему выход. Но выхода этого он не находил. Если б ему предстояло жениться на Гале, на
церковнице, не дожидаясь ее обращения, он не задумался бы. Тут слова Писания были ясны и
просты. Да и сердце говорило ему то же: разве Галя язычница и богохульница? Она – дитя
малое, неразумное. Поймет, подумает и обратится потом. Брак с ним был бы ей путем ко
спасению.
Но от него требовалось не только забыть, что она не баптистка. Ему самому нужно было
стать церковником, отречься от истинной веры, что было еще хуже. Это был грех против святого
духа, который не простится ни в сей век, ни в будущий. Этого Бог не мог указывать ему.
Так прошло три дня. Наконец он решил идти за советом на пасеку к Лукьяну, своему
учителю и другу, к которому он привык обращаться во всех трудных случаях жизни. Но по
дороге ему встретился Лукьянов племянник, кузнец Демьян, который шел к нему попросить
коня, чтобы ехать на ярмарку. Лукьян уехал туда с медом на другой день после моленья и не
возвращался. Они начинали о нем беспокоиться, и Демьян, по совету жены, решил ехать ему