Штундист Павел Руденко
Шрифт:
то придавленная.
– Не сердишься на меня? – спросил Павел вполголоса, улучив минуту, когда их не могли
слышать.
Она ничего не ответила и только подняла длинные ресницы и устремила на него свои
большие серые глаза вопросительно и печально. "К чему? Разве этим поможешь?" – говорил,
казалось, этот долгий взгляд.
У Павла все внутри перевернулось от одного этого взгляда. Его прежних решений избегать
ее как не бывало. Ему страстно захотелось еще раз
последний раз счастья.
Но ему ничего не удалось сказать ей у колодца. Целый табун телят ринулся к корыту, тесня
передних. Галя бросилась загораживать скотину, которая только что припала к воде. Потом,
когда ее скотина напилась, она погнала ее домой, задумчиво понурив голову, и не обернулась
даже в Павлову сторону.
С этого дня Павел стал искать встречи с Галей. Но то ли она его избегала, то ли
случайность, теперь, как на зло, они всегда как-то разминались. Эти неведомые препятствия
только раздражали его, усиливая в нем желание во что бы то ни стало повидаться с Галей и
переговорить с ней. Он хотел сказать ей о предложении Лукьяна. Теперь он в него верил. Все
его прежние сомнения бледнели по мере того, как росло нетерпение. Предложение Лукьяна
стало казаться ему теперь не только разумным, но и легко осуществимым, лишь бы ей
объяснить, в чем дело, и его приводило в лихорадочное раздражение то, что она теперь от него
бегает.
Так прошло четыре дня. В пятницу утром Павел шел вынимать рыбу из ставков,
поставленных на ночь в реке, как вдруг он увидел Галю, шедшую с Яриной и другой девушкой с
реки, с бельем на коромыслах. Галя шла позади, медленно подвигаясь под грузом, который был
у нее тяжелей, чем у других. Завидевши Павла, она еще более замедлила шаг, точно с
намерением отделиться от передних. Когда они поравнялись, ее подруги ушли далеко вперед.
Но она не остановилась и не сняла с плеч тяжелого коромысла и, как показалось Павлу, даже
насупилась.
– Приходи, как люди отдыхать лягут, на Панночкину могилу, – проговорил Павел
скороговоркой. – Придешь?
Галя колебалась ответом.
– Зачем? – спросила она чуть слышно.
– Нужно что-то сказать. Приходи! – умолял ее Павел. '
– Ну приду, – ответила Галя как будто против воли.
– Спасибо тебе! – воскликнул Павел.
Они разошлись, каждый своей дорогой. Павел пошел, почти побежал к реке, чтобы
поскорей убраться с рыбой. Солнце приближалось уже к полудню и начинало сильно печь, а его
ставки были поставлены довольно далеко вверх по реке, в месте, куда не доходил деревенский
шум и где рыба любила ютиться.
густым камышам, которые звонко шуршали на мелком берегу. Раздвинув гибкую поросль, он
добрался до маленького бугорка, который почти круглый год оставался не залитым водою,
осторожно ступая по колючему дну, покрытому острыми камышовыми корнями. Вскоре
поросль кончилась, и он увидел свои три ставка, чуть подымавшиеся над водою.
Улов был счастливый: кроме мелкой рыбицы, в прутьях ставков оказалось четыре карася и
крупный лещ. Павел высыпал добычу в мешок, поставил ставки на бугор и, наскоро одевшись,
пошел домой с влажным мешком на плече.
В Маковеевку можно было пройти берегом и рощею. Но он решился идти через Книши, так
как от церкви была прямая дорога полем по меже.
Однако на этот раз короткое вышло дольше длинного. Едва только он вошел в деревню, как
перед ним, точно из земли, выросла коренастая, толстая фигура попа Василия в порыжелой
отвислой шляпе и грязном подряснике. Павел попытался было свернуть за первый угол. Но было
уже поздно: отец Василий увидел его.
– Ты это что же? стречка дать хочешь от своего отца духовного, чернокнижник ты этакий, –
крикнул он на всю улицу. – Видно, совесть не чиста! Поди, поди сюда. Мне тебя-то и нужно.
Нечего делать, нужно было подойти.
Отец Василий был поп старого покроя, добродушный и грубый, давно забывший за
хозяйством и водкой ту малую премудрость, которой его пичкали в семинарии. Если бы не
длинные волосы и подрясник, когда-то коричневого, а теперь грязно-серого цвета, то его нельзя
было бы отличить от простого мужика.
– Ты что же это себе думаешь? Бунтовать? А? Ну да погоди, доберутся до тебя и до
Лукьяна, апостола вашего, тоже. Будете вы знать, как народ бунтовать.
– Помилуйте, батюшка, чем же мы бунтуем? – возражал Павел.
– А в церковь не ходишь, причастия не приемлешь, на исповеди не бывал. Разве это не
бунтовство? Ты знаешь ли, что тебе за это на том свете будет? В котле со смолой будешь
кипеть, горячую сковороду лизать тебя заставят.
Он продолжал некоторое время в том же тоне.
– Бог милостив, батюшка, – добродушно сказал Павел. – Авось да вашими молитвами…
– Молитвами? Да на кой прах я за тебя, за оглашенного, молиться-то стану? – удивился
отец Василий.
– Я так, к слову, – оправдывался Павел. – Думал, милость ваша будет. А коли вам недосуг, и
на том спасибо.
– Я денно и нощно молюсь, чтобы вас, озорников, леший убрал, – сказал отец Василий. –