Штурм
Шрифт:
На улицах — следы недавних ожесточенных схваток: подорванные на минах и подбитые немецкие и советские танки, брошенные орудия, исковерканные повозки.
На широкой магистрали — улице Фридриха Энгельса — большое скопление людей. Вид у них сумрачный, озабоченный: нужно снова налаживать жизнь, восстанавливать разрушенное.
Получив у военного коменданта необходимые сведения, на городской окраине нахожу генерала С. А. Краснопевцева. Он прибыл сюда накануне посмотреть, как идут дела в управлении артиллерийского снабжения Южного фронта. Генерал остановился в голубом флигельке. Вокруг
Семен Александрович принимает радушно. В светлой комнате на подоконниках — кактусы, в углу — огромный фикус. Садимся в обтянутые серыми чехлами кресла.
— Совсем как в мирное время!
— Да, хозяйка у меня чистеха, донская казачка, — отвечает генерал и тотчас же засыпает меня вопросами о Москве, об общих знакомых, о дороге.
За ужином Краснопевцев с грустью говорит, что не хотелось ему расставаться со 2-й гвардейской армией.
— Мало приятного сидеть в штабе фронта. В войсках-то не часто придется бывать, — сетует Семен Александрович.
Он с горечью говорил о потерях, особенно командных кадров. Краснопевцев вспоминает 1941 год. Лужское шоссе под Ленинградом. Вместе с другими командирами он создавал прочную оборону на дальних подступах к городу.
— Да! Трудные были времена. Но выстояли. И это главное. Частенько задаю себе вопрос: почему выстояли? В чем та сила, которая помогла и помогает армии, народу решать самые трудные задачи? Вся наша сила, дорогой мой, в партии, в ее мудрой политике. Вот мы говорим — и правильно говорим, — что у нас хорошая противотанковая артиллерия, мощные пушки-гаубицы, много орудий большой мощности. А ведь все это не с неба свалилось. Партия, Центральный Комитет задолго до войны неустанно создавали первоклассную артиллерию.
Слушая Краснопевцева, я вспомнил об одном всеармейском совещании в Москве, где речь шла о путях развития советской артиллерии. Оно состоялось по указанию ЦК ВКП(б) за три года до начала войны. Учитывая огромное значение артиллерии в будущей войне, партия направляла усилия ученых, конструкторов и командиров на ускоренное развитие этого рода оружия.
Первые же дни боев с немецко-фашистской армией показали высокое качество наших пушек и гаубиц, хорошую выучку артиллеристов. Несмотря на внезапность нападения и противоречивые указания сверху, в момент вторжения неприятеля артиллеристы оказались на высоте. Тут мне пришел на память характерный эпизод, случившийся утром 22 июня 1941 года.
Штаб противотанковой бригады, которую я формировал, стоял в городе Лида, Гродненской области. На рассвете меня разбудило завывание моторов. Выскочив в открытую дверь на балкон, я увидел самолеты со свастикой. На аэродром и вокзал полетели бомбы. Бросился к телефону, вызвал командира зенитного дивизиона.
— Почему не стреляете? — спрашиваю его.
— Не понимаю, что творится, — раздается взволнованный ответ. — Только что вскрыл присланный нам пакет. В нем сказано: «На провокацию не поддаваться, огонь по самолетам не открывать!»
Над аэродромом и вокзалом клубится густой дым. Горят самолеты и эшелоны. Долго размышляю над тем, что делать. Наконец приказываю
— Не могу! — чуть доносится в ответ.
Командир дивизиона мне не подчинен, но я старший начальник в гарнизоне и поэтому резко заявляю:
— Ответственность беру на себя. Если сейчас же не откроете огонь, приеду и отстраню от должности.
Бомбы продолжают с грохотом рваться. А зенитки молчат.
В душе все кипит. Кажется, сейчас самым жестоким образом расправлюсь с командиром, не желающим стрелять по самолетам противника. Вскочив в «эмку», мчусь на огневые позиции дивизиона.
У вокзала вижу два разгромленных пассажирских поезда, слышу стоны, крики о помощи. Возле разбитых вагонов — убитые, раненые. Пробежал, истошно крича, мальчонка в окровавленной рубашке. А самолеты вновь заходят на бомбежку. Сомнения и колебания исчезли. У зенитных орудий выпрыгнул из машины с револьвером в руке.
Новая взрывная волна. «Юнкерсы» пронеслись над вокзалом. Скомандовал:
— Огонь!
И командир дивизиона немедленно выполнил команду. Зенитчики дружно ударили по фашистам. Запылали четыре самолета. Три летчика выбросились с парашютами. Потом, на допросе, они показали, что им было известно о приказе нашего командования не поддаваться на провокацию. Поэтому спокойно бомбили с малых высот и аэродромы, и поезда, не трогая зенитчиков.
Генерал задумчиво слушал рассказ об этом случае, потом сказал:
— Это расплата и за ошибки, и за беспечность. Урок и на сегодня, и на будущее.
Так и просидели мы за столом почти до рассвета, делясь пережитым.
На следующий день спозаранку я побывал в управлении артиллерийского снабжения фронта и ознакомился с обеспечением боеприпасами и вооружением войск 2-й гвардейской армии.
— Очень много боевых потерь, — сразу и откровенно сообщили мне товарищи из этого управления.
Да это и понятно — ведь армии не легко досталась победа над группой Манштейна.
Мы покидали Ростов с мыслями о тяжелых днях тружеников этого города и с чувством радости оттого, что теперь и навсегда он снова наш.
Весеннее солнце плавит остатки почерневшего снега. Вязкая грязь толстым слоем липнет к колесам. Шофер, старательно объезжая колдобины или мягко вкатывая на них машину, улыбается:
— Благодать-то какая. Весна! А ведь только еще начало марта.
Наконец въезжаем в Родионово-Несветайское — большое село с добротными выбеленными домами, с просторной площадью и монументальной церковью, с многочисленными щелями убежищ.
Здесь расположился штаб 2-й гвардейской армии.
Командующий армией генерал-лейтенант Я. Г. Крейзер, высокий, смуглый, жестом приглашает меня присесть.
— Наши войска, — говорит он, — не смогли с ходу прорвать оборону немцев на Миусе. Как вам уже известно, армия была ослаблена боями против войск Манштейна. И вот теперь мы в резерве Ставки.
— Понимаю. Какие будут указания, чем в первую очередь заниматься артиллеристам?
— Не терпится узнать? Как говорится, желаете с корабля на бал. Это хорошо. Надо в кратчайший срок восстановить артиллерию, особенно противотанковую и дивизионную. А времени у нас совсем мало. Один месяц, не больше.