Штурман дальнего плавания
Шрифт:
Дробыш молчал. Почему-то перед глазами встал Микешин. «А вы знаете, о чем я сегодня вспомнил?..»
Что же делать? Как он этого не понял раньше? Купили за миску похлебки… Купили? Нет!
«Нет!» — решил окончательно капитан и тяжело вздохнул, как человек, которого уже ничто не спасет.
— Я не знаю этих людей. Они плавали на других судах.
— Доннерветтер! О, я тебе покажу! Ты увидишь, как шутить со мной…
Гестаповец привстал и сунул кулак в лицо Дробышу. Капитан не шевельнулся.
— Ты будешь подписывать? —
Удивительное спокойствие охватило Георгия Георгиевича.
— Я не знаю этих людей. На моем судне комиссара не было. Он ушел в отпуск перед отходом в рейс, — проговорил Дробыш.
Гестаповец еще раз ударил и крикнул:
— Вон! Поедешь в КЦ!
Он гневно скомкал сигарету, со злостью швырнул ее в угол, потом позвонил и приказал Вюртцелю привести к нему Сахотина.
Герман страшно перепугался. Он видел, каким вернулся из комендатуры Дробыш, и не знал, что думать. По дороге он все время спрашивал Вюртцеля:
— Что случилось? Что случилось?
Вюртцель молчал.
У «Маннергейма» сидел переводчик.
— Сахотин, вы обвиняетесь во вражеских действиях против германского рейха, — начал гитлеровец и строго глянул на Сахотина круглыми совиными глазами.
Герман побледнел. Он испуганно смотрел на гестаповца, не в силах выговорить ни слова.
— Вы понимаете, что это значит? Вы организовали слушания московского радио в лагере, вы распространяли листовки и призывали интернированных к неповиновению.
— Я… я… никогда этим не занимался, — наконец пролепетал Сахотин. — Вы ошибаетесь, гер хауптман. Я никогда…
— Тогда кто же занимался?
— Мне это неизвестно.
— Вы лжете, Сахотин. Вы плавали на «Крамском» комиссаром, мы и это знаем…
— Нет, нет, это неправда! Вторым помощником! Я же говорю, что вы ошибаетесь, гер хауптман. У нас был другой… — с жаром говорил Сахотин, потрясенный предъявленным ему обвинением.
— Кто же у вас был комиссаром?
Сахотин молчал. Он понял, что попал в ловушку.
— Хорошо, Сахотин. Вы можете ничего не говорить. Ганс, — обратился «Маннергейм» к переводчику, — пусть приготовят машину и скажите Вюртцелю, чтобы он захватил его вещи… — гестаповец кивнул на Сахотина. — С ним поговорят в другом месте. Там он расскажет и о своей деятельности.
Безумный страх охватил Сахотина. В голове его проносились страшные картины: гестапо, мрачные подвалы, пытки… А он так плохо переносит боль. Вдруг будут вгонять иголки под ногти? Он слышал, что в гестапо употребляют такие методы. Боже, только не это! Он взглянул на «Маннергейма», углубившегося в чтение бумаг и, казалось, забывшего про Сахотина. Под окном заурчала машина.
В конце концов почему он, Сахотин, должен жертвовать жизнью за другого человека? Сейчас не такое время. Гибнут миллионы людей. Пусть будет счастлив тот, кто любой ценой сумел выжить. К тому же Зайцев — старый,
В комнату вернулся переводчик.
— Так как же, Сахотин? Кто у вас был комиссаром? — поднял наконец голову «Маннергейм».
— Зайцев, — решительно сказал Сахотин.
Хауптман посмотрел в список и удовлетворенно кивнул головой.
— Вот теперь, Сахотин, я вижу, что вы говорите правду. Зайцев. Все они тут записаны. Подпишите.
— Нет, нет. Я подписывать ничего не буду, — снова испугался Сахотин. — Я же сказал…
— Да вы не бойтесь — усмехнулся гитлеровец. — Я даю вам слово немецкого офицера, что об этом никто не узнает. К тому же вы только подтвердите то, что уже подписано одним человеком…
«Дробыш», — мелькнуло у Сахотина.
— Что я должен подписать? — опасливо спросил он.
— Вот это. — Гестаповец положил перед ним листок с фамилиями замполитов, прикрыв рукою место, где якобы подписался Дробыш.
— А нельзя не подписывать? — заискивающе улыбнулся Сахотин. — Я так вам скажу все фамилии.
— Нельзя. Это проформа. За своих товарищей не беспокойтесь, им ничего не будет. Подписывайте.
Сахотин подписал, и тотчас же ему сделалось тошно. Как бы не узнали! Правда, он не один, но все же… Вдруг как-нибудь откроется. Тогда он пропал.
— Так очень прошу, чтобы никто…
— Понятно, понятно. Теперь идите, Сахотин, в лагерь и не занимайтесь больше агитацией против Германии. Я вас на этот раз отпускаю, ну а в следующий раз вам придется беседовать уже не со мной.
— Что вы, господин хауптман, я понятия не имею… — опять похолодел Сахотин. Откуда этот проклятый «Маннергейм» взял, что он занимался агитацией? Наоборот… Он никогда не интересовался этими делами.
— Хорошо. Идите.
В дверях замка он столкнулся с Александровым. Тот подозрительно посмотрел на Сахотина:
— Зачем это вас вызывали?
— Да так, пустяки. Я просился на другую работу. Отказали, сволочи.
В комнате он заметил бледного Дробыша, который складывал что-то в свой мешок.
«Тоже подписал», — облегченно подумал Сахотин, глядя на расстроенное лицо капитана.
Дробыш считал себя погибшим. Он несколько раз порывался рассказать о том, что случилось с ним, товарищам, но боялся. А вдруг подумают, что он все же подписал и оправдывается… Нет. Пока лучше молчать. Он собрал свои вещи и ждал, когда его позовут. Но прошел день, потом второй, Дробыша никто не трогал, только перестали давать добавочную миску супа.