Штурманок прокладывает курс (илл. Ф. Махонина)
Шрифт:
Теперь у меня водились деньги. Немецкие чиновники брали взятки с каждого просителя. Почему я должен быть исключением?
— Вы умеете жить, герр Пацько, — сказал Лемп. — Но неужели вам не надоела эта паршивая работа?
— А чем она плоха? Все время среди людей…
Он улыбнулся и налил еще по стаканчику.
— Да, для вашей основной работы это полезно.
Что он имеет в виду? Неужели заподозрил?
— Работа мелкого чиновника бесперспективна, — продолжал он. — Надо думать о будущем. Вот женитесь, Светлана очень мила.
Я заверил его, что вовсе не собираюсь жениться.
— Не скромничайте! — воскликнул Лемп. — Я вижу, вы свой человек в
Его интересует Аркадий. Вряд ли майор хочет доставить неприятность Семенцу. И все-таки этот вопрос неспроста.
— Понятия не имею, герр майор. Сам его видел только раз. А насчет женитьбы, ей-богу, ошибаетесь.
— Тем лучше, — сказал он. — Зачем это нужно, если в ваших жилах, как я слышал, течет немецкая кровь?
И это знает? Похоже, что он следит за мной. Майор встал, расплатился за последнюю рюмку.
— Ну что же, пойдемте!
Мы вышли и расстались на углу. Когда Лемп скрылся за поворотом, мне пришло в голову, что он считает меня секретным агентом СД. Но кто же он, этот бравый вояка, рвущийся на фронт? И почему я встретил его в СД? Может быть, он сам там служит?
В конце июля в нашем городе полно лилий. Во всех садах и палисадниках покачиваются на высоких стеблях белые короны, и плывет над улицей густой, сладкий запах середины лета. Я всегда был равнодушен к белой лилии. Мне больше нравились розовые пионы, незаметный алисон, наполняющий в полдень сады и парки медовым запахом. О лилиях я вспомнил потому, что увидел их на травяном склоне у стены костела.
Старичок с леечкой вышел из калитки в костельной стене. Немощный на вид — ему, пожалуй, уже подкатило под сотню.
— Цветочками любуетесь, пане? Могу уделить букетик для украшения жизни, — заговорил он неожиданно бодрым голосом.
Я поблагодарил и отказался.
— Да, — заметил старичок, — сейчас цветы никому не требуются. Забыли люди про красоту. И птахи чего-то не поют…
Действительно, певчие птицы исчезли из садов и бульваров.
— Улетели птахи, — сообщил старичок, подпирая прутиком стебель цветка, — потому что зима настала долгая.
— Что это вы говорите, папаша? Какая сейчас зима? Вы, я вижу, и телогрейку натянули, будто на дворе снег.
Он поднял на меня вылинявшие от времени, но ясные глаза:
— Зима, пане, круглый год зима. А хуфайка?.. Прохлада у нас в храме, особо в подземелье. Корешки цветочные там храню…
Когда через несколько дней мы встретились с Терентьичем и Будяком у Софранской, я попросил Дарью Денисовну поискать ключи к сердцу костельного сторожа. Терентьич понял меня и заулыбался:
— Толковое дело и вовремя задумано! Снова начал действовать подпольный горком, а с тобой, Штурманок, секретарь горкома хочет встретиться лично.
Встреча состоялась на следующий день в пригороде за польским кладбищем. Когда я вошел, незнакомый человек докладывал о подпольной работе на Королевском сахарном заводе. Секретарь горкома ударил по столу ребром ладони:
— Це ми вже чули! [76] Давай конкретно!
По этой фразе я узнал Владимира Черненко, бывшего инструктора горкома комсомола, который часто приходил в нашу школу. Он носил тогда командирский ремень и планшетку через плечо. Это придавало солидность, несмотря на курносый нос в веснушках и светлую челку. Вместе с нами он прыгал с вышки в воду и играл в волейбол на школьном
76
Это мы уже слышали! (укр.).
Черненко сильно постарел. Волосы поредели, глаза выцвели и сузились, скулы обтянулись. И только нос на его лице выглядел как веснушчатый школьник среди хмурых взрослых людей.
— Штурманок прибыл по вашему вызову, товарищ секретарь.
Он указал мне на табуретку, продолжая свой разговор:
— Ни тонны сахара выйти не должно. Людьми помочь не могу. А у Штурманка хватит своих дел. Так и учти, сахарозаводчик.
«Сахарозаводчик» ушел, Черненко обратился ко мне:
— Была идея замкнуть вас на Королёвку как чиновника по продовольствию. К тому же опыт подпольной работы.
— Какой же у меня опыт?
— Опыт измеряется не годами, а делами, — сказал Черненко. — Разоблачение их провокации на имени Степового — дело громадное. Кстати, откуда вы узнали о подземном ходе?
— Пришлось как-то, Владимир Викторович, еще в детстве слушать под землей церковное пение.
Черненко взглянул на меня не то гневно, не то весело:
— Меня зовут Мартын Казан. Водопроводчик я. В настоящее время для пропитания мастерю зажигалки. Понятно?
— Ясно, товарищ Казан.
Я узнал от секретаря, что в городе создано несколько подпольных групп, а в лесах и селах действует конный партизанский отряд. К сожалению, нет связи ни с Большой землей, ни с отрядом Запашного.
«Неужели это Сергий, бывший ординарец отца?» — подумал я.
— Товарищ Казан, мне бы очень хотелось связаться с отрядом.
— Это мы сделаем сами, — сказал Черненко-Казан. — Чем я могу помочь в вашей основной работе?
— В конце августа придет связной моего Центра. Но связь нужна сейчас. Если горком пошлет человека, я дам координаты.
На том и порешили. Прощаясь, Черненко перешел на «ты»:
— Не спрашиваю твоей настоящей фамилии… — и неожиданно закончил: — …потому что знаю. Ты — Алексей Дорохов. Учился в десятой школе. Отец твой — военный, а брат погиб в Испании. Точно?
— Точно.
— А раз точно, значит, еще кто-нибудь может тебя опознать.
— Кто, к примеру?
— Раньше всего Шоммер! — И он рассказал мне о карьере моего одноклассника, Бальдура Миттаг.
За два дня до отхода наших войск от Южнобугска инженер мехзавода, антифашист Генрих Миттаг исчез. Вместе с ним исчез его сын Бальдур, студент пединститута. А потом появился штадткомиссар, подполковник немецкой армии Шоммер. Бывший резидент вылавливал всех подозрительных, а сын помогал ему. Этому делу он, оказывается, учился еще подростком у себя на родине, в отряде гитлерюгенд. Одной из первых жертв Бальдура был его земляк Отто. Шоммер определил сына в службу безопасности, При участии Бальдура СД перехватила линию связи наших подпольщиков. Предатель выдал явки и пароли. Командир разведгруппы был схвачен. Вскоре, якобы по приказу Степового, подпольщики попытались освободить группу военнопленных. В результате этой провокации вся организация была разгромлена, погиб секретарь подпольного горкома. Бальдур отличился в этой операции, и ему присвоили звание штурмфюрера. Потом он был ранен, лечился в Германии, а оттуда вернулся оберштурмфюрером.