Штык и вера. Клинки надежды
Шрифт:
Сейчас же он стоял на ступеньках и, соблюдая видимость спокойствия, курил. Перекур все-таки, не просто отдых.
Черт, как любит приговаривать Сухтелен! Как же заставить себя войти внутрь? Порой необычайно трудно сделать простейшую вещь. А ведь не сделаешь – и будешь потом проклинать себя за упущенный миг возможного счастья.
Гусар же, в конце концов!
Последний аргумент подействовал. Раден отбросил недокуренную папиросу и со вздохом (решительно не получилось) вошел в здание.
Заданные словно невзначай вопросы,
– Здравствуйте, милейший барон! – Стоило доктору хоть раз поговорить с кем-либо подольше, и он считал своим долгом беседовать с ним каждый раз, когда позволяла обстановка и время. – Вы слышали новость из этого, как его, Рябцева? Целое село оборотней! А я, так сказать, надеялся, что случаи буквального превращения человека в животных останутся единичными. Похоже, процесс идет по нарастающей.
– Павел Петрович, насколько помнится, начало революции было вполне нормальным. В смысле, не отмеченным ничем сверхъестественным. – Говорить хотелось о другом, однако Раден постарался быть терпеливым и соответствовать настрою доктора.
– Правильно заметили. – Барталов посмотрел на собеседника с долей уважения, что с ним бывало не очень часто. Да и больные, его обычные собеседники, предпочитали говорить о своих ранах, а не философствовать на общие темы. – Зверства случались с первых дней, но буквального, так сказать, превращения в зверя тогда еще не наблюдалось. Или для подобных злых чудес необходима некоторая критическая масса свободы? Перерастание ее в некое новое качество. Хотя, может быть, пробуждение скрытых способностей тоже требует времени. Беда в том, что у нас не хватает данных. Знать бы заранее, чем все, так сказать, обернется, можно было бы провести соответствующие наблюдения, а так…
– Так не до наблюдений ведь было, – напомнил Раден.
До конца перекура оставалось не очень много времени, и ротмистр чувствовал себя словно на иголках. Но как-то неловко было уходить от разговора, спрашивать без перехода об одной из медсестер, а уж идти к ней…
– Наблюдать, милейший барон, полезно всегда, – наставительно изрек Павел Петрович. – Я, например, смотрю на вас и вижу, как приятный во всех отношениях молодой человек разрывается между желанием повстречаться с некой особой и невозможностью обидеть меня. Полно, барон, разве можно обижаться на чувство?
Если бы Раден умел краснеть, обязательно покраснел бы. К счастью же для себя, отвык еще в первых классах кадетского корпуса и потому просто смутился.
– Ладно-ладно. Я же все, так сказать, понимаю и даже несколько завидую. Светлое чувство на фоне всеобщего изуверства – это, знаете ли, штука, способная перевернуть мир. – Барталов ободряюще хлопнул ротмистра по плечу и слегка подтолкнул его. – Идите, отважный герой! Ваша принцесса находится за третьей дверью слева. Одна, наедине с постельным бельем.
Доктор
– Можно?
Стук в дверь получился робким, несвойственным для бравого офицера.
Открыл – и обожгло ледяной голубизной глаз. Ольга взглянула так, словно не было вчерашнего вечера, а еще раньше – громыхающей выстрелами ночи, темной комнаты и Егерского марша, призывно звучащего вдали.
– Честь имею, Ольга Васильевна! – голос прозвучал глухо. Уж не понять, от волнения или недоумения.
– Здравствуйте. – Чувствовалось: если бы не воспитание, Ольга вполне могла оставить его приветствие без ответа.
– Я на несколько минут. Выдался небольшой перерыв в занятиях, вот и решил узнать, как вы здесь? – Слова казались банальными, но какими еще они могут быть при равнодушии другой стороны?
– Прекрасно, барон. Во всяком случае, здесь нет ни благородных странствующих рыцарей, ни легкомысленных девиц, в порыве благодарности бесстыдно бросающихся своим спасителям на шею! – отчеканила Ольга.
Не ожидал! Нет, конечно, друзья-офицеры добродушно посмеивались над ночным приключением Радена, но Ольга?! И при чем здесь бесстыдство, когда ничего подобного не было?
Будь Раден менее ослеплен своими чувствами, он мог бы уловить в словах девушки благоприятные для себя признаки. Когда человек безразличен, ему никто не станет пенять в вину ни мнимых проступков, ни подлинных.
– Никто мне на шею не бросался, – с пылкостью возразил гусар. – И вообще, по-вашему, я должен был проехать мимо и оставить девушку в беде?
– Не прибедняйтесь, барон. Мне все рассказали. Вплоть до того, как вы с ней целовались прямо на лошади.
– Во-первых, у меня конь. – На этот раз Раден был несколько смущен.
Пусть он не целовался с Верой, но, во всяком случае, был недалек от этого. Если бы не жест Веры, отдергивающей руку от «Владимира», кто знает, чем мог закончиться небольшой эпизод.
– Да хоть верблюд!
Раден представил себя на верблюде. Зрелище было бы еще то!
– Во-вторых, не знаю, кто вам рассказал о вчерашнем, однако в любом случае он все сильно преувеличил.
– Вы хотите сказать, что не дрались с солдатами, защищая секретаршу Шнайдера?
Даже кого защищал – и то узнала!
– Если это можно назвать дракой. Их разогнать – плевое дело.
Барон сказал, а затем подумал, что сказанное может восприниматься как откровенное хвастовство.
– Их хоть и было больше, но это же запасные. На фронте они не были, воевать не умеют, учиться этому не хотят. Таких можно взять нахрапом. Главное – нанести пару удачных ударов, а затем у остальных срабатывает стадное чувство, и они убегают прочь, – довольно подробно поправился Раден.