Штык и вера
Шрифт:
– Какую, Ольга Васильевна?
– Нет, вы прежде пообещайте.
– Хорошо, если это в моих силах, – все-таки сделал оговорку Аргамаков.
– Возьмите меня с собой.
– Как? – не сразу понял полковник.
– Стрелять я умею, спросите хоть у дяди. Хорошо езжу на коне. Могу работать медсестрой. Правда. Мы все по очереди дежурили в госпитале. Вам же нужны медсестры.
– Знаете, – не сразу нашелся Аргамаков, – это несколько иное. У нас, по существу, нет никакого госпиталя. Мы ведь находимся в постоянном
– Я на прогулку и не напрашиваюсь. Но неужели вы думаете, что легко просто сидеть и ждать, пока кто-то другой наладит прежнюю жизнь?
В голосе девушки прозвучала страсть, словно речь шла о чем-то очень важном.
– Поверьте, Ольга Васильевна, сейчас важно не только стрелять. То, что сделал ваш дядя, – это больше чем подвиг. Будь все такими – и не пришлось бы нам сейчас странствовать в поисках уцелевших обломков былого величия. А я, извините, не имел бы удовольствия танцевать с вами.
– Но это совсем другое. Нет, я не умаляю заслуг дяди. Но что значит маленький уголок по сравнению со всей землей?
– Кто знает, – вздохнул Аргамаков. – Вдруг с такого уголка и пойдет возрождение. Должен же быть пример, что при любых условиях можно обеспечить нормальную жизнь. Смотришь, кто-то и задумается: почему он не сумел? Ведь большинство людей хотят нормального человеческого существования. Грабежом долго никто не проживет. Запасы-то не беспредельны. Кончатся – и поневоле придется вновь обрабатывать землю, чтобы хоть с голоду не умереть. А чтобы на ней работать, надо ведь уверенность в завтрашнем дне иметь. Иначе зачем все это?
К сожалению, речь полковника не произвела большого впечатления на девушку. В ее представлении поход небольшого отряда был высокой романтикой, а здесь, в усадьбе, была просто очень трудная работа.
На этот раз Аргамаков без труда прочитал девичьи мысли. За две пройденные войны он видел немало молодых людей, в чьих представлениях битва обязательно воспринималась как подвиг. А потом многие из них погибали, уцелевшие же смотрели на войну уже иначе. Как на очень тяжелую, но необходимую работу.
Взять, к примеру, Орловского. Примчался на войну типичный студент с кашей в голове. Тут тебе и всемирная свобода, и одновременно долг перед родиной. И что? В итоге вышел отличный офицер. Жаль, что его незадолго до катастрофы ранило, и где он теперь, неизвестно.
Правда, это были юноши, а тут – очаровательная девушка. Но что из того? Молодость – она и есть молодость. Отношение ко многому совсем другое, чем в более зрелые годы.
Полковник набрал в грудь побольше воздуха, чтобы старательно объяснить это девушке, но тут как раз кончилась музыка, и пришлось отвести свою мимолетную партнершу на место.
– Так что вы решили, Александр
Произнесла она это таким тоном, будто речь шла о гораздо более естественных вещах в отношении мужчины и женщины. Сердце Аргамакова даже на секунду вздрогнуло, словно у мальчишки.
Что поделать? Порою даже умудренному и не раз битому жизнью человеку хочется хоть на мгновение вернуться в те времена, когда и радости, и разочарования были далеко впереди…
Наваждение тут же схлынуло, и Аргамаков произнес не без иронии:
– Потом поговорим, Ольга Васильевна. Только дайте мне, пожалуйста, слово, что не будете мучить подобною просьбой моих офицеров. Не заставляйте этих прекрасных людей идти ради ваших прекрасных глаз на нарушение приказов.
– Слушаюсь, господин полковник! – Ольга шутливо вскинула правую руку к голове, старательно подражая отданию чести.
И столько в этом было юного озорства и бездумного кокетства, что Аргамаков ничуть не обиделся за легкую насмешку над святым ритуалом.
А оркестр уже играл следующую мелодию, и очередной офицер с упоением кружил в танце это очаровательное создание.
– Впечатляет? – со смесью иронии и зависти спросил не любящий танцев Барталов.
– Еще бы! – к изумлению доктора, Аргамаков впервые за последние месяцы расцвел в счастливой улыбке.
– О женщины! Женщины!
– Все хорошо, но эти дивные создания просятся тебе в помощницы, – в тон доктору произнес Аргамаков. – Хочется им чего-нибудь возвышенного, светлого.
Павел Петрович поперхнулся. Его лицо приняло непередаваемое выражение, на котором читались те слова и выражения для ответа, которые не сразу нашел доктор.
– Нет, но это… как так… – не без труда выдохнул Барталов.
– Просто, Павел Петрович, просто, – с чувством сказал полковник.
– Нет. Вот этого нам точно не надо. – Постепенно доктор приходил в себя. – Избави Бог от чувствительных барышень! Может, в мечтах и романтично ухаживать, так сказать, за ранеными героями, только наяву это довольно грязный будничный труд. Опять-таки народ у нас молодой, начнутся ухаживания, потом – ссоры…
– Поножовщина, – воспользовавшись паузой, насмешливо вставил Аргамаков.
– Почему поножовщина? Да вы шутите, Александр Григорьевич, – понял Барталов. – Нет, но я все равно против. В нормальной обстановке присутствие женщин вполне приемлемо, но в нашей…
– Что за спор? – заинтересовался подошедший Канцевич. – Да еще на балу, в присутствии посторонних.
Его чуть вытянутое всегда такое спокойное лицо тихонько светилось счастьем, совсем как лица молодых офицеров.
– Тут к нам барышни напрашиваются, Александр Дмитриевич, а Павел Петрович категорически отказывается принимать их в свою команду, – сообщил Аргамаков.