Шукшин
Шрифт:
Все в номере старались не шуметь. Напряжение возрастало. Но все равно, звонок раздался неожиданно. Василий буквально вжался в трубку, желваки позеленели, кровь схлынула с лица.
— Кто-кто? — Пауза, очень длительная. Потом молча положил трубку и сказал: — Надо же, третью девку струганул…»
На свет появилась Ольга Васильевна Шукшина, третья дочь Василия Макаровича.
ТАК ГОВОРИЛ ШУКШИН
В «Странных людях» в роли деревенского кузнеца Кольки Буранова, изготовляющего скульптуру Степана Разина, снялся по шукшинской традиции непрофессиональный актер — писатель Юрий Скоп. По воспоминаниям иркутского журналиста
«На киностудии Шукшин проводил пробу на главную роль короткометражного фильма. Нужен был молотобоец, истинно русский умелец. Под “юпитеры” вышел какой-то парень, ударил молотом…
— Да разве так бьют! — не удержался Скоп, который забрел на пробу из любопытства.
— Не так? — вскинулся Шукшин. — Ты-то знаешь как? Знаешь? А ну, покажи!
Юрку, конечно, трудно было смутить, он решительно крякнул, скинул пиджак, закатал рукава сорочки и, загоревшись, схватил молот.
— Давай!
А когда ударил, Шукшин воскликнул:
— Стоп! Хватит. То самое. Тебе и быть молотобойцем.
Так Скоп стал главным героем фильма Шукшина. Фильм я видел, он демонстрировался по телевидению. Особенного успеха он не имел. Но, замечу, не по вине главного героя — Скоп провел свою роль превосходно. В дальнейшем Скоп коротко сошелся с Шукшиным, они стали друзьями».
Юрий Скоп действительно сделался наряду с Василием Беловым и Глебом Горышиным одним из немногих шукшинских друзей в писательском мире, возможно, не столь близким, как те двое, о чем косвенно говорит отсутствие между ними переписки (или же письма пока не опубликованы). Но эти отношения были примечательны тем, что иркутский журналист и начинающий писатель, впоследствии работавший и в литературе, и в кино, прославившийся романом «Техника безопасности» и ставший лауреатом Государственной премии РСФСР имени братьев Васильевых (той же награды, которую получил в свое время Василий Макарович), смотрел на Шукшина как на мэтра, как на человека, добившегося успеха, о котором и сам мечтал, и Шукшин это чувствовал и сочувствовал.
Скоп чем-то ему понравился, пришелся по душе, совпал с ним, и Василий Макарович помогал ему пробиться, сделался для него наставником, советчиком, литературным опекуном. Он писал на его произведения рецензии, пристраивал его вещи в толстые журналы (сохранилось письмо Шукшина главному редактору «Сибирских огней», «понимающему меня, головастому мужику» Н. Н. Яновскому с просьбой напечатать повесть Скопа «Волчья дробь»), дал ему рекомендацию в Союз писателей: «Бумажка-то больно серьезная. Соображаешь? Тут бы чего-нибудь такое… сделаем вот так… — наклонился к листу и коротко дописал под своей подписью — «В. Шукшин, член КПСС». (Этот «козырь» В. Шукшин вытаскивал в самых крайних случаях, например, когда надо было пробить фильм или квартиру.)
Он учил своего младшего друга уму-разуму и благословлял переехать из Сибири в Москву, о чем вспоминал Скоп («Совсем немного о друге»): «Уезжай. Наша родимая перифериюшка — бабенка злопамятливая. Ты после хоть кем стань, все одно не простит. Не забудет. Ткнет и не раз, пальцем в сердце. Не забудет. А Москва, она большая. В ней на всех места хватит. Только выжить надо суметь. Вы-жить».
И злопамятность малой родины, и выживание в столице имело отношение прежде всего к истории самого Шукшина, который хорошо знал цену этого вопроса и те неизбежные риски, которые при его решении возникают: «Можно выиграть, а можно и проиграть. Дело хозяйское. Так что езжай. Выживешь — хорошо. Славно. Не получится — будь уверен, литература от этого не пострадает».
В этих жестких, по-своему безжалостных словах не было высокомерия. То же самое Шукшин
Шукшин был, без сомнения, очень честолюбив, но при этом никогда не страдал от завышенной самооценки, в этом допинге не нуждался, что, как известно, свойственно многим, в том числе и очень талантливым людям (Андрею Тарковскому, например — достаточно прочитать его «Мартиролог»), и, возможно, две эти редко встречающиеся вместе черты — жажда успеха и трезвый взгляд на самого себя — многое предопределили в его судьбе.
«Критическое отношение к себе — вот что делает человека по-настоящему умным. Так же и в искусстве и в литературе: сознаешь свою долю честно — будет толк», — писал он в рабочих тетрадях. Но в еще большей степени в Шукшине говорил дух борьбы, дух соревнования, то неприятие зеленого света, о котором он твердил на кухне у Рениты Григорьевой. И надо отдать должное Скопу за то, что он все это зафиксировал и в воспоминаниях показал «кухню Шукшина», о чем Василий Макарович не говорил никогда в интервью, что оставалось в потаенной части его натуры.
Ручаться за подлинность прямой речи ни в чьих мемуарах мы, разумеется, не можем, но все же складывается впечатление, что именно так говорил Шукшин младшему другу: «…исполнится тебе сорок, ты придешь ко мне и завякаешь — мол, ни черта не получилось, Вася. Пропадаю… Чего я тебе скажу? А ничего. Пропадай. Я же свою голову на твои плечи не переставлю. Нет. А че тогда?.. Я иногда по ночам на кухне, когда заторчу над рассказишком, встану к окну и гляжу… Москва — ё-моё! — неохватная… Огонечки, огонечки — не спит уйма народу. И сколько же среди них таких вот, как я, значит, которые тоже подошли к окошкам, курят, глядят, а за спиной у них на столиках недописанное, а? И надо, чтобы оно получилось-то лучше всех. Иначе — труба. Страшное, скажу я тебе, дело. Но — кровь разгоняет. Тут, брат, не заквасишься. Тут такой естественный отбор получается, что только держись…»
Вот что он понимал, вот что его возбуждало, вдохновляло, заставляло сжимать кулаки, нырять в глубину и работать как одержимому, сверхсрочно, сверхурочно, не обращая внимания ни на какие бытовые трудности, о чем очень хорошо рассказывала жена Василия Макаровича: «Я мыла пол в маленькой квартирке, где мы жили, Вася работал на кухне. Когда дошла очередь до пола в кухне, я сказала: “Вася, подними ноги”. Он поднял ноги, сидел и писал. Я вымыла пол, убралась и тогда на него посмотрела. Вася все пишет, пишет, пишет, а ноги все так же вытянуты — он забыл их опустить».
…В воспоминаниях Скопа важен возраст, который называет Шукшин: сорок лет. Обыкновенно с ним связывают так называемый кризис среднего возраста, и вот вопрос: испытывал ли его Шукшин и был ли он так уж удачлив, успешен на пятом десятке лет? В самом деле — что было у него к этой поре? Три фильма, успех которых шел по ниспадающей: «Ваш сын и брат» был принят хуже, чем «Живет такой парень», а «Странные люди» хуже, чем «Ваш сын и брат» (не случайно позднее Шукшин в одном из интервью от всех этих фильмов фактически отречется, сказав, что создал всего два фильма: «Печки-лавочки» и «Калину красную»). Сценарий с «Разиным» зарезан и будет ли разрешен, неизвестно. Актерская карьера складывалась как будто неплохо, но до подлинных звезд советского кино Шукшин в конце 1960-х недотягивал, а главное, к этому и не стремился: в его иерархии ценностей актерство было все же на последнем месте.