Шутиха (сборник)

Олди Генри Лайон

– Да что вы, что вы! – замахал на него руками испуганный Павел Лаврентьевич. Четырехглазый увернулся от зажатого в Манюнчиковом кулаке портфеля и продолжил стриптиз.

Павел Лаврентьевич зажмурил глаза, но перед внутренним взором продолжал маячить надвигающийся кошмар: голый синий Четырехглазый, стоящий за изобилием.

– Ничего, земляк, не боись, – доверительно прогудел Манюнчикову в ухо Тулуп Первый. – Мы сами поначалу того… сбежать намылились, да попривыкли… оно только сначала боязно, а там дальше полегче… Давай, профессор, давай рубашечку-то, чего зря в грязь кидать…

Повернулся

Четырехглазый к обомлевшему Манюнчикову, и увидел Павел Лаврентьевич номер заветный, и тянулся оный номер от ключицы до ногтя пальца безымянного, и стояла в нем цифирь римская, арабская и уж совсем никому не ведомой национальности.

Поглядел Павел Лаврентьевич на Четырехглазого с уважением неподдельным, поинтересовался, где ж красоту такую пишут на человеках, да и побрел в указанном направлении.

– Пропадет, родимый, – жалостливо всхлипнула жилистая бабуся с метлой за плечами, немедленно влезшая на освободившееся место. – Не дойдет, болезный… И до чего ж люди-то живучие… Иная животина сдохла б давно, а ваш брат… Не по зубам, видать, изобилие…

– Наш брат, – строго поправили Ягу из очереди. – Наш брат вашей сестре не товарищ. И не каркай, старая… Не по зубам… Тебе зато по зубам, да не по тем…

Захлопнула бабулька ротовое отверстие и отлетела на безопасное расстояние. И правильно, поскольку очередь за ней выстраивалась большей частью несуразная и со странностями: кучка пионеров с зелеными галстуками до колен, панки, похожие на инопланетян, инопланетяне, похожие на панков в третьем поколении, синдикат вездесущих наперсточников, тут же приговоривших братьев по разуму на летающий чайный сервиз на двенадцать персон…

Но дальнейших событий ушедший Манюнчиков уже наблюдать не сподобился, а посему не станем заострять на них внимание.

…К Писарю тоже стояла очередь, но немного меньше.

– Пол? – тыча бородой в дисплей, бодро интересовался Писарь. – Вероисповедание? Педикулезом не страдали?..

Компьютер уныло жевал данные и в муках рожал номера. Ветераны Пунических, Отечественных и Шестидневных войн лезли прямо к окошечку, тыча в нос возмущавшимся костылями и справками о похоронах. Обномеренные счастливчики застегивались и вливались в основной поток. За спиной Манюнчикова любопытные толпились вокруг раскосого азиата в шафрановой ночной рубашке.

– Наса здеся стояла, – вежливо кланяясь, разъяснял Косой. – Наса здеся в осередь завсегда стояла. Вся одна миллиарда сетыреста тысясь сто сорок сетыре селовека стояла.

Писарь проштемпелевал Манюнчиков бок и с криком «Следующий!» захлопнул окошечко, закрыв его на большой амбарный замок. Расстроенный следующий подергал замок за чугунную дужку.

– Отцепись! – сказал ему замок. – Перерыв у нас… Небось мы тоже люди…

– Наса холосая, – продолжал между тем Косой. – Наса понимает: по два исобилия в одни руки. У китайса два рука. Всего полусяется два миллиарда восемьсот тысясь двести восемдесят восемь исобилий. Наса совсем мала-мала нада…

Обогнул Павел Лаврентьевич ходока из Поднебесной, собрался было обратно идти, да забыл напрочь, в какой стороне это самое «обратно» лежит. Налево глянул, направо, затылок поскреб и двинул вдоль очереди наугад – назад, мол, не вернусь, так хоть к изобилию поближе буду!..

Шел

Манюнчиков, шел и неожиданно обнаружил он между собой и очередью сходство немалое. Сами посудите: Манюнчиков движется, и очередь движется, и оба в одном направлении, да только туда-то они движутся, а вот назад с изобилием вожделенным ни одна зараза не возвращается! Задумался над проблемой Павел Лаврентьевич, ан тут из-за угла мужик здоровенный выныривает, и идет-то мужик как раз против движения, и несет мужик на плече ящик картонный, а ящик-то размером тютелька в тютельку с изобилие, как оно Павлу Лаврентьевичу представляется!..

– Мужик, а мужик, – подскочил к нему подмигивающий Манюнчиков. – Скажи хоть, почем оно там идет?..

– Полсотни рваных за трехлитровую банку… – воровато озираясь, просипел мужик.

– Банку? – оторопел Павел Лаврентьевич. – А оно что – жидкое?

– Кто – жидкое? – почему-то обиделся мужик.

– Как кто? Изобилие…

– Изобилие – оно завсегда жидкое, – ухмыльнулся мужик. – Дрожжей не достать, сахар весь с чаем выпили, вот и гоним… чего пожиже…

Тут из очереди двое вышли, с «маузерами» и в куртках кожаных покроя старомодного, – носами крутят, вроде как принюхиваются. Мужик ящик на плечо и в переулок! – а Манюнчиков от греха подальше в телефонную будку схоронился и номер свой домашний крутить стал – для конспирации и деньжат недостающих.

– Да не избили меня! – орал взбешенный Манюнчиков в глухонемую трубку. – Изобилие, говорю, дают! Да, и без талонов! Талоны, они на бедность, а тут совсем наоборот… Деньги неси, дура! Конец связи!

Собрался было Павел Лаврентьевич из будки наружу выбираться, да не тут-то было – очередь за это время вокруг телефона морским узлом обмоталась, двери чьим-то ухом заклинило, а на крыше уже тарелка космическая прителефонилась, и давешний наперсточник закатал по плоскости шарик фиолетовый, с параллелями да меридианами по контуру!..

Высунулся в окошко заточенный Манюнчиков, а вокруг – камзолы, парики, ботфорты – и все за изобилием! Трое усатых парней в плащах с крестами все норовили всунуть впереди себя еще одного коллегу, но очередь пружинила и возражала.

– Пропустите, месье! – умолял усатый.

– Пардон тебе с маслом! – огрызалась очередь. – Шерше ля вам в душу! Сначала, дескать, три мушкетера, а теперь и четвертый объявился… Вали отсюда и приходи двадцать лет спустя!

Четвертый хватался за шпагу, намереваясь резко сократить поголовье взыскующих изобилия.

– Выпустите меня! – заорал в разбитое окно будки Павел Лаврентьевич. – У меня номер есть! Я изобилия хочу!

– Все хотят, – урезонивала скандалиста непреклонная очередь. – Хоти молча…

– Я больше всех хочу! – не унимался несчастный Манюнчиков. – Я его не видел никогда!..

– И не увидишь, – успокаивала его очередь. – Тебе очки нужны, а не изобилие…

Рванулся Павел Лаврентьевич, выпал из будки и бросился вдоль очереди. Замелькали перед Манюнчиковым ливреи, короны, латы, шлемы, тоги, туники – и у каждого номера, и всем изобилие требуется! И когда волосатый неандерталец впился зубами в Манюнчиков портфель, понял Павел Лаврентьевич, что никакой жизни ему не хватит, чтобы достояться, дойти, пощупать это трижды проклятое изобилие!..