Шутка обэриута

Товбин Александр

Я вспоминал, значит, – существовал?

Я – был, был, и, значит, – есть: «был-есть» в настоящем-прошедшем времени, подмешивающем частицы «тогда» к «сейчас»?

Но можно ли в воспоминаниях-размышлениях возродить алмазные пылинки в косом луче, упавшем на страницу книги, дуновение ветерка, качнувшего занавеску, принёсшего аромат клевера? Опять – не ущипнуть ли себя?

Так.

Так, ещё щипок.

Неужели я, – есть?

Отлегло, – есть, в наплывах воспоминаний.

Память,

сопрягая боли и радости, сопротивлялась распаду…

И: вопреки естественным распадам, противоестественно, – и заново, – сплавляла мысли с чувствами, наделяла целью?

Хорошо бы, хорошо бы…

Но время-то, бесплотное, эфемерное, обхватив, стиснув абстрактными щупальцами, пятилось в аритмично-невнятном танце: ускоряясь ли, замедляясь, то истаивая в вальсовой плавности, то резко бросаясь туда-сюда, будто в ирландской джиге, дезориентируя не только вестибулярный аппарат, но и память? Вновь, как в качку на палубе, зашатало, голова закружилась, – спазм?

Спокойнее, ещё спокойнее, – зашептал внутренний голос, – всё действительное – разумно.

Поток верхнего света, парящие галереи, полотнища с эмблемами коммерческих брендов; изыски ширпотребного дизайна, предписанные маркетинговой модой храму купли-продажи, игнорируя увещевания внутреннего голоса, приплясывали в глазах.

В объёмной витрине фитнес-центра бежала по бегущей навстречу резиновой дорожке, оставаясь на месте, блондинка с развевающимися волосами.

Голубой воздушный шар отплывал от мансардного, слепо отблескивавшего окна гостиницы.

Мельтешили чёрные точки.

Сейчас, почувствовал, не удержусь на ногах и грохнусь, рассыплется калейдоскоп потребительских соблазнов…

Чтобы не грохнуться, прислонился к островному киоску с травяными шампунями из Аквитании.

Присесть бы и – выпить кофе…

Однако – не в британской кондитерской; тогда – Starbucks Coffee?

Да, – туго соображал, – за низеньким барьером с пластмассовыми, с анютиными глазками, ящичками, – столики и креслица американской кофейни…

Америка прославилась паршивым кофе, – вспомнил, но было поздно, – дежурная улыбка: капучино или эспрессо?

И ещё улыбка: присыпать ванилью?

Прежде, чем я сделал выбор, в ушной раковине без всякого повода грянул «Марш энтузиастов» духовой оркестр, такой, какие играли по праздникам, уж точно – Первого мая, в годы послевоенного детства-отрочества в Саду Отдыха, в ЦПКиО, в районных парках, на выбеленных по весне эстрадах; сейчас, однако, оркестранты толпились на чёрной мраморной лестнице неведомого дворца: возбуждение, надутые чёрные щёки трубачей в белых, притопывавших туфлях, чёрный блеск труб.

– Присыпать ванилью?

Допустим,

цветное кино в детские годы мои ещё не утвердилось, воспринималось как фокус, лишь манившая подростков «Девушка моей мечты» с голой Марикой Рёкк в бочке и – сказочный «Багдадский вор» были цветными, «раскрашенными», как тогда говорили, но сейчас-то куда подевались краски, почему белое становилось чёрным, а чёрное – белым?

Реал-астрал, реал-астрал, реал-астрал… с чего бы взялись обратные контрасты физиологии? – простенькую мысль заело; смех Шанского невпопад, опять умопомрачение, на сей раз весёленькое…

Негатив и позитив, взаимно обратимые сущности?

В голове воцарился ералаш, впрочем, – и на том спасибо, – цветистый.

А чернело в глазах, когда зондировал я потусторонний, астральный, мир?

Кинопесенку не забыл? – «белое становилось чёрным, чёрное – белым». Что за издевательство? Никогда прежде томления мои так контрастно не вторгались в физиологию, не путали, до «наоборот», восприятие…

Тьфу, о чём я… – дезориентированный мозг оккупировали «истины в предпоследней инстанции»?

Спасительный горько-горячий глоток; аромат ванили.

Ещё глоток…

Ещё…

Слава богу: ленточным галереям вернулись формы, рекламам – яркость, неутомимая блондинка в витрине фитнес центра, не без труда вписавшись в собственный контур, продолжила свой забег на месте.

Где оркестр-хамелеон?

Оркестранты с витыми трубами после беззвучного взрыва разлетались, – да-да, вверх тормашками, и – во все стороны; к лестнице атриума, вдоль марша, тем временем пристраивался эскалатор, уносивший к остеклённому небу цепочку фигур.

Запрыгали буквы: BIG SIZE by diplomat…

И опять в глазах потемнело, сгустились чёрные точки? Во тьме разгорался лозунг (слоган?): «копия понятнее подлинника»… Перечитал: «копия понятнее подлинника», – разве не так? Но с какой стати, всплывая из подсознания, разгоралась сия неоспоримая фраза в сознании?

Сигнал, – из прошлого или из будущего?

О чём сигнал предупреждал?

Вспомнил, вспомнил, – фраза, вспыхнув, отсылала к спорам-разговорам в Толстовском доме: у Бызова, Бердникова.

Эхо запальчивых споров юности, позволяющее смахнуть старческую слезу, или – санкционированное свыше совпадение? Кстати, в позапрошлом году, – недавно! – я с Юрой Германтовым обсуждал путаную диалектику подлинника и копии… – совпадение?

Да-да, совпадение как усилитель сигнала, стимул актуализации… – нечто большее, чем созидательное безделье, намёк на прояснение цели?

Надо бы развернуть мозги, но… – куда, как?

И кто сейчас я, – с ослабевшими чувствами, заблудившимися мыслями, – жертва маразма или небесных манипуляций?