Шутник (Сборник о роботах)
Шрифт:
— А вдруг все рукописи до единой — в самую десятку! Представляете, тридцать бестселлеров с одной подачи!
Чтение приближалось к концу, и напряжение стремительно возрастало. Папаша Зангвелл рвался к столу, и Джо Вахтер удерживал его лишь с большим трудом.
Наконец Каллингем откинулся в кресле и утомленно сощурил глаза. На этот раз он ответил на улыбку Элоизы только усталым кивком.
— МожетпосовещаемсяФлаксипреждечемтыначнешьчитатьпоследнююрукопись? — с неимоверной быстротой проговорил он все еще под влиянием пилюль «Престиссимо».
И выключил телеэкран Детской.
— Пустьдумаютчтоэтонеисправностьсети…
Флаксмен вставил
— Ну, как они тебе показались?
— Дрянь, — негромко сказал Флаксмен. — Сплошная дрянь.
Каллингем кивнул.
— И у меня тоже.
35
«В сущности говоря, я все время подозревал, что так оно и случится, — подумал Гаспар. — И все другие, вероятно, в глубине души это понимали. Разве эти столетние эгоисты, эти яйца из инкубатора, способны понять, что нужно читательской массе?»
Флаксмен и Каллингем вдруг представились ему романтическими героями, тщетно бросающими вызов беспощадной судьбе во имя благородного, но обреченного дела.
И Флаксмен действительно произнес тоном гордой покорности долгу:
— Осталосьпрочитатьещеоднудляпроформы, — и включил аппарат.
Все остальные с похоронными лицами столпились вокруг Каллингема.
— Это не романы, не повести, — заговорил Каллингем, — это загадки. Большинство из них абсолютно непонятно. И это естественно — ведь уже более века яйцеглавы занимаются только тем, что играют мыслями и жонглируют идеями. Одна из рукописей, например, представляет собой эпическую поэму на семнадцати разных языках, перемешанных чуть ли не в каждой фразе. Другая содержит конспект (и при этом довольно удачный!) всей мировой литературы, от древнеегипетской «Книги мертвых» до Шекспира, Диккенса и Хаммерберга включительно. В третьей первые буквы каждого слова образуют как бы вставную повесть. Правда, они не все так уж безнадежны. Есть, например, одна повестушка — по-моему, ее написал Двойной Ник, — где использованы все испытанные приемы и штампы расхожей беллетристики… но бесстрастно, холодно, без всякой души!
— Они вовсе не такие… — прерывающимся голосом сказала няня Бишоп. — Они… я уверена… не может быть, чтобы там не было… ничего хорошего. Ржавчик мне говорил… они ведь ничего нового не сочиняли… а использовали то, чем развлекали друг друга все эти годы…
— В том-то и беда, — вздохнул Каллингем. — Они стремились поразить, они запускали интеллектуальные фейерверки. Вот послушайте!
Он развернул одну из лежавших на столе лент.
— …Премрачная пуповина духовного пепла над краем сердца горящих самцов ленивым черепом поет во мраке о воздухе, что стоит — здешнея, мраморнея, колоннея и коченея. Жаждни! Сожми! Сожги! Четверо у могильной черты, взыскуя чистоты, можебнее, чем ты…
— Калли! — раздался громовый возглас Флаксмена.
Лицо издателя сияло.
— Калли, это сногсшибательно! — крикнул он, не отрывая глаз от экрана машины. — Сенсация на всю Солнечную систему! Прочти-ка пару страниц…
Каллингем уже перегнулся через его плечо, жадно вглядываясь в экран.
— Героиня родилась на Ганимеде. Она была лишена осязания, но стала акробаткой в кабаре на астероидах. Потом действие переносится на другие планеты. В повествование вводится знаменитый хирург… Но главное, все так подано, с такой проникновенностью! А название какое — «Почувствуйте мою боль»!
— Это Полпинты! — радостно
— Никудышный из вас издатель! — ликующе воскликнул Флаксмен. — Калли, какого черта ты выключил телеэкран, нужно немедленно сообщить в Детскую!
Мгновенье спустя на телеэкране появился Полпинты в окружении двадцати девяти других яйцеглавов.
— Поздравляю! — Флаксмен потряс сложенными руками над головой. — Как вы этого добились? В чем секрет? Я спрашиваю об этом потому, что… что остальным тоже полезно послушать…
— Я попросту прилип к диктописцу! — в упоении воскликнул Полпинты. — И дал волю своему могучему интеллекту! Я закрутил Вселенную каруселью и выхватывал из нее все, что попадалось под руку! Я расплел нити космоса и заново сплел их! Я взобрался на престол господень, пока бог кормил архангелов, и надел на себя корону творца! Я…
Он вдруг замолчал.
— Нет, ничего этого не было, — задумчиво произнес он. — То есть почти ничего. Ведь у меня было столько новых впечатлений! Прогулки с Зейном, похищение… Нет, и это еще не все. Так и быть, я открою вам величайшую тайну. Я вообще ничего не писал! Эту повесть… написала няня Бишоп!
— Полпинты! Ах, идиот! — крикнула няня.
36
— Да, ее написала ты, мамочка, — властно сказал Полпинты. — Она возникла, когда я рассказывал сюжет. Я все время думал о тебе, стараясь, чтобы получилось интересно для тебя. И эта девушка в повести — тоже ты. Или, может быть, она — это я. Ведь это у меня нет осязания… Нет-нет… я как-то запутался…
— Полпинты, — хрипло сказал Флаксмен, утирая слезы, — послушайте, дружище, мы тут тайком приготовили приз для победителя — серебряный диктописец… И я желал бы, чтобы вы были сейчас здесь, чтобы я мог вручить его вам и пожать вашу… Но во всяком случае, очень жалею, что вас сейчас здесь нет. Очень!
— Пустяки, мистер Флаксмен. Разве дело в наградах? И будет достаточно случаев.
— Нет! — громовым голосом воскликнул Флаксмен. — Вы получите свой приз, и немедленно! Гаспар…
— Не надо посылать Гаспара, — сказала мисс Румянчик. — Зейн уже побежал в Детскую за Полпинтой.
— Этот жестяной писака слишком много на себя берет… А впрочем, великолепно! Полпинты, дорогой, дружище, скоро вы…
Но тут телеэкран погас.
Однако это не охладило всеобщего ликования.
— Понимаете, — объяснял Каллингем, — все дело в сотрудничестве с редактором, в симбиозе, так сказать! Каждому яйцеглаву нужно общение с чутким человеком, которому он мог бы рассказывать… Тут важно найти каждому подходящего партнера. Вот дело, которое мне по душе! Это все равно что управлять брачной конторой.
— Ах, Калли, дорогой, какие остроумные у тебя идеи! — сказала Элоиза, ласково сжимая руку издателя.
— Не правда ли?.. — согласилась няня Бишоп, ласково сжимая руку Гаспара.
— И какие открываются перспективы! — мечтательно произнес Гаспар. — Трехстороннее сотрудничество: яйцеглавы, люди и словомельницы с их богатейшей памятью! Вот это будет соавторство!
— Не думаю, что словомельницы воскреснут, — задумчиво сказал Каллингем. — Я почти всю жизнь занимался их программированием, но, скажу откровенно, меня всегда угнетала мысль, что это — мертвые машины, которые могут работать только по заданным формулам… Кто знает, быть может, сегодня совершилось возрождение настоящей литературы?