Шуты гороховые. Картинки с натуры
Шрифт:
– И зачем это только сюда с ребятами пускают! – восклицает он. – Здесь присутственное место…
– Это вы, ваше благородие, действительно… Детскому сословию здесь не место, потому самая крикливая нация, – откликается купец.
Но баба уже воет над ребенком, а тот так и заливается…
– Эй, тетка, ребенка-то бы следовало дома оставить, – продолжает он.
– Да не на кого, голубчик, не на кого. Неужто бы я на себя такую муку взяла? – отвечает баба. – Мы, прачки, изволите ли видеть… Все наши бабы на реку белье полоскать ушли…
– Белье полоскать ушли! Дура!
– Послушайте, да вы в уме? – произносит чиновник и хочет встать, но баба уже подошла.
– Смотри-ка, дядя-то какой страшный! Бука! Смотри-ка, нос-от какой у него! У! – говорит она ребенку. – А глазищи-то какие зеленые! Глазищи-то! Потереби его за нос, потереби. Скажи: «Дядя бяка!»
Чиновник выходит из себя.
– Послушайте! Это, наконец, невежество! – кричит он.
– Господин судебный следователь! – возглашает сторож.
Приемный час редактора
Хорошо меблированная комната. Письменный стол посередине. По стенам полки с книгами. На полу валяются изрезанные газеты. У окна другой стол. За одним из столов сидит секретарь редакции и что-то пишет. Сам редактор, заткнув перо за ухо, ходит по комнате и чешет затылок. На лице дума.
– Ах, Михаил Иваныч, – обращается он к секретарю, – я вот все хотел вас попросить, не составите ли вы корреспонденцию из Рагузы? Герцеговинцы теперь – такой модный животрепещущий вопрос, а у нас об них только одни перепечатки. Ну, возьмите там что-нибудь из газет… Любобратич, Восьмибратич… Выберите по карте какое-нибудь местечко… Упомяните о стычке, обозначьте побольше число раненых и убитых турок… Ну, о невежестве коснитесь… Знаете, по общему шаблону… по трафарету… Поняли?
– Ну, еще бы… – отвечает секретарь.
– Да напишите в скобках: «от нашего собственного корреспондента». Хорошо бы упомянуть о какой-нибудь девушке, похищенной в гарем. Придумайте ей имя попоэтичнее. Насчет раненых пройдитесь… обругайте австрийских докторов… Пожалуйста!
– С удовольствием…
Секретарь садится. Входит юный армейский офицер. В руках у него сверток, обвязанный розовой лентой.
– Мне бы господина редактора видеть… – робко говорит он.
– Я редактор. Что вам угодно?
– Пользуясь отпуском и находясь временно в Петербурге, я вам принес стихи, которые бы желал напечатать… Это, так сказать, досуг моего деревенского уединения… Мы в деревне стоим, так, от скуки… Я и прежде вам присылал несколько раз, но почему-то не удостоился… Теперь я привез целую тетрадку. Тут комические есть, трагические, но больше любовные…
Офицер развязывает ленту и передает редактору тетрадку, исписанную самым лучшим писарским почерком. Редактор начинает перелистывать. Попадаются заглавия: «К ней», «К ее бантику на лебяжьей груди», «К ее алькову», «Маше», «У ее изголовья», «В кустах». В глаза бросаются стихи:
Скажу– Извините, мы этих стихов не можем напечатать, – говорит редактор и отдает рукопись.
– Отчего же? Вы прочтите, тут есть разные…
– Неудобно.
– Отчего же, помилуйте! Стихи, кажется, самые удобные. Тут есть и большие, и маленькие… Есть даже двустишие, посвященное нашему адъютанту:
Твержу я целый век:Ты благородный человек.– Эти стихи не подходят к программе нашего издания.
– Отчего же не подходят? Вы попробуйте напечатать, так, может быть, и подойдут.
– Извините, они неудобны для нас…
– Странно… Разве вы не можете объяснить, почему неудобно?
– Редакция не дает объяснений.
– Еще более странно!
Офицер берет рукопись и уходит. Входит купец с клинистой бородкой.
– Что вам угодно?
– Мы насчет тещи. Тещу бы нам отчехвостить хорошенечко, – отвечает он визгливым голосом.
– То есть как это? – спрашивает редактор, еле удерживая смех.
– В статейке продернуть… Такая бестия навязалась, доложу вам… Изволите видеть, мы шорники будем и в прошлом году на ейной дочери женились… И взяли их как есть за одну их красоту, ну, и тещу эту самую… потому они при своем вдовстве железом торговали. Капиталов никаких… Божие милосердие было, небель… Теперича мы их сгоняем с квартеры, потому каторга от них, а не жизнь, а оне небель назад требуют. «Я, – говорит, – шесть пудов одной медной посуды с собой принесла, окромя трех самоваров». Насчет перин и подушек Господь с ней… а медная посуда – сами знаете… Тут у меня в жалобе все как следует объяснено… Пожалуйте! Нельзя ли, ваше высокородие, так ее отчехвостить, чтоб до новых веников не забыла!
Редактор в недоумении.
– Помилуйте, какая жалоба! Здесь не квартал…
– Ах, господи! Что будет стоить, мы за ценой не постоим… Только бы ее попугать хорошенько…
– Обратитесь к мировому судье…
– Мы это знаем-с… А все-таки хотелось бы нам пробрать ее в газету на обе корки. Теперича мне даже в пищу всякую дрянь подмешивает.
– Извините, это не наше дело…
– Ежели у вас лошадки, мы бы вам хомут или седло с нашим удовольствием… Ремни, гужи какие…
– Ничего не могу сделать…
– Так нельзя отбарабанить?
– Нельзя-с…
– А жаль! Прощенья просим!
У доктора
Роскошно убранный кабинет. Доктор принимает пациентов.
– Номер первый, пожалуйте! – восклицает лакей.
В кабинет входит молодая дама и кланяется. Доктор вопросительно смотрит на нее. Она потупляет глазки и молчит.
– Прошу покорно садиться, сударыня, и объясните мне, пожалуйста, чем вы страдаете?..
– Я к вам не за тем, – робко отвечает дама. – Я ничем не страдаю.