Схватка с чудовищами
Шрифт:
— Да, конечно. Зовут Александром.
— Вы давно с ним виделись?
— Расстались в октябре прошлого года. А почему, собственно, вас это интересует? Вам известно его местонахождение?
— Мы дружили. Он переживал, что не имеет о вас никаких сведений. А два дня тому назад Александр отбыл во главе маршевой роты в распоряжение командования одного из фронтов.
Значит, Шурик был мобилизован в армию в те же дни, что и я, пронеслось у меня в голове.
— Он что же, командир роты?
— Политрук, — ответил капитан.
— Выходит, были рядом и ничего
— Александр — хороший товарищ и умный человек. Мы с ним обменялись адресами и после войны договорились встретиться.
— Вы могли бы дать и мне свой адрес?
— Да, пожалуйста. — Капитан написал его на клочке бумаги.
Было поздно. Я спешил в роту. Пройти предстояло километра два лесом. Весь путь я думал о братишке. В детстве он мечтал стать иллюзионистом и, как Кио, выступать в цирке. Поступил же в педагогическое училище, стал, как и мама, учителем. И вдруг — тоже политрук. Война прервала не только мечты и стремление каждого, но и разметала нашу семью по стране в разные стороны. Только был бы он жив… Надо срочно сообщить о нем маме, сестре Оле. Но где они — в эвакуации в Казахстане, куда от наступавших на пятки гитлеровцев вывозили московских малолеток, или уже возвратились в Москву?..»
«Вскоре после возвращения из Калужской области я был вызван в особый отдел 46-й запасной бригады. Состоявшийся там разговор меня потряс до глубины души, поэтому, Валюша, воспроизведу его полностью.
— Что вы знаете о Краковиче? — спросил меня майор.
— О Краковиче? — удивился я. — Ровным счетом ничего. Что можно узнать о человеке за полтора месяца общения с ним?
— Так уж и ничего, — усомнился особист.
— Разве что личные качества, которые лежали на поверхности. Груб с подчиненными. Начальству старался угождать.
— Только и всего?
— Надменен. Болезненно самолюбив и тщеславен. Большой самолюб.
— Это уже кое-что.
— Иногда проскальзывало в нем этакое человеконенавистничество. Так бы и втоптал подчиненного в землю, если тот ослушается. Я понимаю: командир обязан требовать выполнения уставов. Он же истерически добивался исполнения своей прихоти.
— Спасибо, — произнес особист и как-то изучающе посмотрел в глаза, будто присматривался ко мне.
— Может быть, война его сделает другим человеком, — продолжал я. — Возможно, в нем сидит военный гений. Здесь же, в Сурках, он проявить себя не мог. Не та обстановка, не тот размах. Да и положение — всего-то командир минометной батареи! Замах же у него — быть генералом, командармом как минимум.
— Кракович не выдержал испытания войной.
— Произошло что-нибудь непоправимое? — предположил я.
— Он изменил Родине и переметнулся к врагу. Предал не только армию и своих командиров, но и отца с матерью.
Я не сразу нашелся, что сказать. И лишь, собравшись с мыслями, поинтересовался:
— Что же побудило его совершить преступление?
— Вот я и хотел в этом
— Клялся, что голову сложит за них на фронте. И перед строем солдат так говорил, и на комсомольском активе батальона.
Но может быть, мы с вами не были достаточно бдительными?
— Как говорится, чужая душа — потемки.
— Душа, дух, духовность — область суеверия, политрук. А вот грубость, чрезмерное тщеславие, болезненное самолюбие, человеконенавистничество… Не это ли взывало к бдительности? От такого типа всего можно было ждать!
Я старался влиять на него лично. Однако неравными были силы: у него два кубаря на погонах. Я же с тремя треугольниками находился у него в подчинении.
— Как расстались с ним там, во фронтовой зоне? Он не высказывал намерения бежать?
Да нет. Даже намека на это не было. Кракович был полон веры в то, что звание старшего лейтенанта все же получит. И ждал этого со дня на день.
— Отсюда у него могло быть недовольство начальством, затягивавшим решение. О родителях, о том, как воспитывался в семье не рассказывал?
— Мы с ним не были в близких отношениях…
— Все закладывается в детстве, в отрочестве, в юности. Хорошо, можете быть свободны.
Тяжелый осадок на сердце, Валюша, остался у меня от этого разговора. У майора же в отношении моей персоны, по-видимому, были какие-то планы, кроме расспроса о Краковиче. Но, возможно, я ошибаюсь… А вообще-то, особист прав: от Краковича всего можно было ждать. И как я не разглядел его до конца?.. А сейчас чувствую и свою моральную вину за то, что он повернул оружие против своих. Но поверил ли мне майор? А вдруг предъявит обвинение в недоносительстве или даже в соучастии? Но я действительно ничего не знал о его намерении изменить Родине.
Я все чаще задумываюсь, Валюша: товарищ Сталин учит, что в неудачах наших виноват фактор внезапности нападения на страну гитлеровских захватчиков. А может быть, виной тому и наша национальная черта, как случилось в той же русско-японской войне, — беспечность, шапкозакидательство, переоценка себя и недооценка сил противника?
В самом деле: можно ли застать врасплох государство при современных средствах обнаружения? Если постоянно держать порох сухим? Должна же быть у него агентурная разведка. Александр Македонский еще в античные времена использовал это надежное оружие. А мы… Даже обидно становится за наше ротозейство.
Ну да ладно об этом.
Чем дальше, тем больше скучаю по тебе, милая. Это самое важное, и оно о многом говорит. А ты скучаешь?..
Комиссара моего батальона положили в госпиталь с язвой желудка и, видно, надолго. Меня же приказом по полку назначили исполняющим обязанности комиссара батальона. Теперь чаще приходится бывать в штабе полка. По вызову начальства. На совещаниях. На штабных учениях и разбирательствах ЧП. Поднялся всего-то на ступеньку по лестнице военной иерархии, да и то временно, а окунулся в мир людей, совсем по-другому живущих.