Схватка с чудовищами
Шрифт:
— За что? Наверное, за то, что вместе со святой церковью, завещанные нам отцами и освященные Господом Богом порядки пытаюсь утверждать на своей земле. Свято чту учение Христово и честно, по-христиански выполняю его заповеди.
— Все дело в том, что у большевиков привлекательная для простого люда программа. Вам, Краковский, ему нечего предложить. А в результате голытьба снова становится хозяйкой в стране.
— Полагаете, надолго? — решил узнать его мнение Краковский.
— Все зависит от благословения Господнего.
— Ваши молитвы, патер, видимо, до Господа не доходят.
— Господь знает. Но в гневе своем, сын мой, ты хватаешься за оружие, убиваешь тех, кто рожден по его милости. Ты предал отца с матерью, изменил Отечеству. Этим всем ты взял на себя смертный грех. Его невозможно искупить ни молитвой, ни покаянием. Ты сам обрек себя на вечные муки в загробной жизни.
Краковский не выдержал обличительных слов патера, упал на колени.
— Но ведь я боролся против большевиков! — взмолился он. — Неужели и за это господняя кара? Тогда зачем нужен такой Бог?
— Твои сомнения в Господе нашем, сын мой, ересь! Впрочем, «несть человека яко без греха».
Донесся сильный стук в наружную дверь.
— Оставайтесь здесь, господин Краковский! — приказал ксендз. — Я пойду встречу эту нечистую силу и постараюсь ее от вас отвести.
— Может быть, найдется более безопасное укрытие?
— Да не робей же ты, сын мой! Подумай прежде о Святой Церкви, а потом уж о себе! Обнаружат тебя, потянут и меня. Не прикроет никакой священный сан.
Краковский вскочил с колен, нервно перекрестился.
— Теперь зависит все только от вас, от вашей дипломатии и преданности не только Богу, но и нашей идее уничтожения этого режима и утверждения господства на этой земле Сверхчеловека над Недочеловеками! — угрожающе произнес он вслед.
ВНЕДРЕНИЕ В БАНДУ АГЕНТА
Анна сняла со стола шитье и сложила его на табуретку. Накрыла все для ужина. Положила в миску мятую картошку, вместо масла полила ее соусом.
Егор прошелся вдоль занавешанных окон избы. Вид у него был загнанный, он постоянно прислушивался, не идут ли по его душу. Сев за стол, он нахмурился, сморщился.
— Опять эта грибная подлива! Неужели нет ничего другого?
Женщина посмотрела на мужа с обидой, приложила уголок косынки к увлажнившимся глазам. Когда-то миловидная, она выглядела преждевременно состарившейся, лицо ее, давно не излучавшее улыбки, было печальным.
— Навязался ты на мою голову! То не буду, другое не нравится, третье надоело. Ну ладно, был бы больной какой. Желудок там али печенка не принимала пищу. Жрать горазд, хотя и не заработал. Даже на двор высунуться боишься. Чтоб тебя черти унесли, дьявола!
— Унесут, подожди… Аль забыла, как жила при немцах? Отберу бывало у кого из селян поросенка ли, курицу — все в дом тащу! Как же женушка небось сидит голодная.
— Да мне твои поросяты-цыпляты поперек горла стояли, если хочешь знать! Ворованное и есть ворованное. Чего глаза-то вылупил? Разве не так? Вот Витька Звонарев, сам пошел в милицию и сдался. А у него вина поболе твоей будет. Эсэсовцев
— Не дождешься ты от меня, Анна, чтобы я сам себе петлю на шею набросил, — резким движением Егор отодвинул от себя миску. — Может быть, я тебе не люб стал, и ты и в самом деле решила избавиться от меня? Так и скажи: убирайся, мол, Егор, к чертям собачьим! А я туг незапачканного мужичка себе найду, да сильного. И чтобы брился каженный день.
— Поехали с орехами… Да я тебе, идолу, лучшего хочу. Не молодой ведь уж. Высохнешь на чердаке сидючи между печными трубами. В мощи превратишься, а святого из тебя все одно не сделают. Да и без солнышка сколько времени. Прежде был любо посмотреть — кровь с молоком. А нынче? Ишь, весь белый как лунь стал. Жить-то по-людски когда станем? Виноват, иди и поклонись власти советской в ножки. Искупи вину и живи, радуйся. А заодно и мне облегчение будет. — Анна посмотрела на мужа с печалью в глазах. — Иди, Егор, в милицию. Иди! Хочешь, я провожу тебя? Крови людской на твоих руках нет, а остальное… Ну, даже если какой срок присудят. Выйдешь из заключения, Егорушка, человеком станешь. А я подожду твоего возвращения. Буду слать посылки тебе с гостинцами.
— Хватит! — ударил Егор кулаком по столу. — Сегодня же уйду из дома, чтобы не связывать тебя собой. Дай только стемнеет на дворе. Но не сдаваться пойду, не радуйся. Проберусь в Сибирь к сестре. Она не обидит братца. Да и концы в воду.
— А кормить сестрица тебя на какие шиши станет, ты подумал? Да и жива ли она? Столько лет ни слуху ни духу.
Под крыльцом вдруг зарычала собака. Егор выскочил из-за стола, панически засуетился, забегал по комнате.
— Уж не по мою ли душу, а?
— Да мало ли чего кобель рычит. Такое собачье дело: рычать да брехать, — успокаивала мужа Анна.
— Еще пуще рычит. Не иначе, как чужой кто идет. К своим в округе собачина давно принюхалась.
Не рискуя быть замеченной с улицы, Анна подошла к окну и поверх занавески разглядела входящих в калитку двух мужчин. Одного из них она узнала.
— Так это же убиенного Митрича Красавина сын — Григорий… А вот другой, что с ним идет… Что-то не встречала такого в наших краях.
— Я и говорю, чужие, — еще больше забеспокоился Егор.
— Нужон ты им как козе третий рог, — успокаивающе произнесла Анна.
В момент, когда мужчины подходили к дому, Егора будто сдуло и подняло сильной струей воздуха. В мгновение он оказался на чердаке и тут же залег в норе, вырытой в сене. Сердце его билось так часто и, как ему казалось, громко, что его могли услышать даже на улице. И как ни пытался он усмирить его, ничего из этого не получалось.
Лейтенант Буслаев все еще не мог простить себе, что доверил тогда охрану Краковского Сергею. Следовало бы приставить к нему для надежности двух осодмильцев. Теперь в голову лезли мысли о возможном сговоре между ними. Но, с другой стороны, подумал он, Сергей сам из подпольщиков, Краковский его родного брата казнил, и это не может не вызывать чувства неприязни и ненависти к нему.