Шведская сказка
Шрифт:
Веселов проводил их взглядом, потом посмотрел на прапорщика-адъютанта. Шарф с усмешкой, но пристально наблюдал за ротным. Поймав его взгляд, отвел глаза в сторону, пожал плечами, и направился к тому месту, где устанавливали кобылу. Через плечо бросил:
– Привыкайте, господин капитан. Служба-с.
Прямо на дороге солдаты сбросили с плеч козлы и на них установили кобылу. Она представляла из себя толстенную деревянную колоду, длиннее человеческого роста, и в пол-аршина шириной. На одном из концов ее был вырез для шеи, и два по бокам – для рук. Неподалеку прогуливался
Прапорщик решил, что приготовления закончены, и достал несколько бумажек из кармана, заглянул в них мельком и выкрикнул:
– Девятов! – потом посмотрел в одну бумагу, затем в другую, кивнул удовлетворенно. – Двадцать ударов!
Приговоренного солдата двое других вывели из строя. Ноги у него подгибались, и карабинерам пришлось почти тащить несчастного к месту казни. После сорвали с него мундир, рубаху нательную, и, заголив таким образом, прислонили к кобыле. Теперь руками он обхватывал колоду, а его запястья были схвачены сыромятным ремнем. Шею, равно и ноги, также привязали. Обреченный что-то тихо голосил. Прапорщик кивнул палачу.
Тот стоял шагах в десяти от кобылы, прищурился и стал медленно приближаться. Кнут тащился по пыли между его ног. Подойдя поближе, его рука взметнулась, в воздухе раздался свист, а затем удар… Из груди несчастного истязаемого раздался глухой стон.
Первый удар был нанесен с правого плеча по ребрам под левый бок. Второй, так же крест накрест, слева направо. Кнут сразу же глубоко прорубил кожу, и палач левой рукой смахнул с него полную горсть крови. После удары ложились вдоль и поперек спины. Осужденный сначала стонал, но на третьем или четвертом ударе смолк. Его спина превратилась в один сплошной кусок рубленного окровавленного мяса. Отсчитав двадцать ударов, палач отвернулся безразлично к своей жертве и направился в тень. Взяв штоф с водкой, он сделал несколько больших глотков. Веселов вдруг подумал про себя:
– Как омерзительно у него дергается кадык! Как воду хлещет в жажду великую.
Пока палач взбадривал себя водкой, наказанного отвязали, оттащили и усадили на траву, придерживая. Подошел лекарь и сунул ему под нос пузырек. Солдат очухался и замотал головой. Ему накинули на спину мундир и отпустили. Медленно он повалился на бок. Адъютант выкрикнул следующего:
– Власов! Двадцать ударов! – потащили следующего. И все повторилось.
– Игнатов! Тридцать ударов! – и снова свист кнута, и снова хлесткий звук удара.
– Эх, нет для нас Бога на небе и царицы в Петербурге. – Пробормотал Ахромеев стоящий подле капитан. Веселов взглянул на него. Старый капрал ненавидяще смотрел на происходящее. Из-под прищуренных век выкатилась одинокая слеза, проползла по морщинистой щеке и утонула в густой щетине поседевших усов.
– Почему одним двадцать, другим тридцать? – спросил капитан побелевшими губами.
– Кому первый раз, тем двадцать. Остальным – больше. – Глухо ответил Ахрамеев. – После семидесяти уже мало, кто выживает.
Еще
– Пятьдесят!
Капрал встряхнул головой, сам скинул мундир и рубаху, перекрестился и широко шагнул к кобыле. На мгновение остановился, глянул прямо в глаза адъютанту, сплюнул длинно под ноги и охватил колоду руками:
– Вяжите!
Прапорщик подошел ближе, с интересом заглянул в лицо капрала. Тот закрыл глаза и стиснул зубы. Усмехнулся Шарф:
– В следующий раз получишь сотню. Сдохнешь, пес! – и кату, - Взгрей-ка его хорошенько, Архип. Но не до смерти. Еще успеется.
Палач кивнул согласно и стал медленно приближаться. Рубаха промокла от пота и прилипала к спине. Он был уже сильно пьян, но на ногах держался крепко. Рука не дрожала.
Ахромеев потерял сознание лишь в конце. Солдаты бережно отвязали капрала и также осторожно перенесли на траву. Экзекуция была окончена.
– Капитан! – негромко позвал Веселова командир полка. Петр на негнувшихся ногах подошел к карете. Встал, глаза поднимать не хотелось:
– Слушаю, господин полковник. – Пробормотал, уставившись на землю.
– Теперь у роты есть ее командир. Надеюсь, я больше не услышу жалоб от господина Сташевского. – и вознице.
– Трогай!
Карета покатилась мимо Веселова, который продолжал стоять, не поднимая глаз. Так мимо него приехал и весь остальной поезд. Задержалась лишь одна повозка, на которую забросили кобылу и козлы. Вконец опьяневший палач, с трудом поднялся в нее и тут же рухнул на спину, держа почти пустой штоф. Заголосил какую-то невнятную песню.
Веселов побрел, пыля сапогами к своим истерзанным солдатам. Ахромеев уже очухался и тяжело дышал, лежа на животе. Веселов осмотрелся. Вроде б никто не умер. Вокруг копошились солдаты, стараясь, как-то облегчить страдания несчастных.
– Все живы, кажись! – перекрестился капитан.
– Рано креститься, ваш бродь. – прохрипел капрал искусанными до крови губами. – Помирают не сразу. На второй, а то и третий день. Эй, Кирюхин, - позвал кого-то.
– Здеся я,Федот Прокопьич. – подскочил солдат.
– Траву, что давеча говорил, собрал? – с трудом переводя дух, спросил Ахромеев.
– Собрал, отварил, как сказано было… - у солдата заметно дрожали руки.
– Ну так тащи отвар. Врачеваться сами будем. – Опустил голову капрал со стоном. Сил не было боле.
Глава 19. Нет выхода...
Я больше чем сделал, сделать не могу!
Цицерон, римский оратор.
Те двое, что получили по семьдесят ударов, умерли, как и говорил Ахромеев. Один на второй день, другой на следующий. Как похоронили их, капитан собрался к Миклашевичу.