Шырь
Шрифт:
Рыжая подсела к Саше, потрогала его лоб:
— Горячий.
— Приболел.
— Бедный. Плохо?
— С тобой хорошо. — Саша посмотрел на рукав ее кофты. — Красивая кофта.
— Чего в ней хорошего? Старая, бабкина. Сколько раз моль проедала, я здесь и вот тут штопала. Выбросить жалко. Шерсть, теплая. Я к тетке еду, может, денег даст… Куплю вещей… Утром хотела билет брать, а на станции сказали, садись лучше с дембелями, доедешь даром.
—
— Ночью. Или утром.
Саше стало не по себе от взглядов ребят.
— Тебе, милый, горячего чаю надо. Температуришь, — сказала она. — Подожди, сейчас принесу.
Рыжая ушла. Все смотрели ей вслед. Саша выпил еще водки.
— О чем шептались? — спросил его толстый матрос.
— Не твое дело, — ответил за товарища Люцик.
— Нечего болтать втихаря.
— Молчи, — сказал толстому матросу Саша, — не зли меня, пожалуйста.
Матрос выматерился.
Рыжая принесла кипятка в кружке, заварила чайный пакетик, села рядом с захмелевшим Сашей:
— А ты молоденький совсем.
— У тебя, Верка, глазищи синие, — сказал он тихо.
— И зачем я тебе, такая вся старая?
— Не, ты красивая…
Эшелон остановился. Заснеженный перрон. Одноэтажное вокзальное строение. Несколько матросов побежали туда за водкой.
Саша увидел на платформе солдат. Тоже дембелей. Они заходили в вагон, веселые с мороза и от начала пути, бросали рюкзаки на свободные полки, знакомились.
— Весело у вас, — сказал один, заглянув в отсек, где сидел Саша.
— У нас всегда весело… Что-то не разгляжу, ты каких войск?
— Танковые.
— Колян, подвинься. Пусть танкист сядет… Пьешь, боец? Правильно, держи стакан.
— Давно едем, братва?
— Забыли уже. Расскажи о танках, что ли.
Рыжая обняла Сашу, разглядывая новых дембелей. Он пил вторую кружку чая. Захотелось спать. Но Саша пересилил сон, чтобы рыжая не прилипла к кому-то другому.
По вагону ходили местные старухи, продавали пирожки, вяленую рыбу, семечки. Эшелон стоял часа три.
И опять, когда прояснялось, изредка мелькали деревни, полустанки с черными цистернами и бурыми дощатыми вагонами на запасных путях. Казалось, товарные сцепки эти никому не нужны и давно забыты там, в глухомани. Саша заметил на какой-то станции старый паровоз — мертвую громадину в заснеженном тупике.
Люцик вновь ушел. Саша играл с ребятами в карты, рыжая заснула, прижавшись к нему.
Пелена метели снаружи посинела от сумерек.
Рыжая сопела, вздрагивала. Саша гладил ее по голове, по жестким курчавым волосам.
Послышалось
— В одно рыло бабу обхаживает… падла.
Кто-то включил радиоприемник, поймал китайскую волну. Посмеялись над мяуканьем диктора. Танкист взял у кого-то гитару и запел, фальшивя, армейскую песню. Рыжая проснулась, поцеловала Сашу в щеку, шепнула:
— Идем в тамбур.
Выбрались из накуренного отсека.
В тамбуре Саша стал целовать ее сухими, жаркими губами. Рыжая запрокинула голову, подставляя под поцелуи крепкую шею, и хохотала. Саша стал раздевать ее.
— Отвали, — спохватилась она, — холодно здесь любиться.
«Господи, сколько же у нее мужиков было?» — подумал Саша и спросил:
— Верка, ты работаешь где?
— Ага, с полгода, в больнице, за шизанутыми смотрю. Только там почти не платят. На поесть не всегда хватает. Нравится просто работа, и дурики меня любят, ждут, когда на смену заступлю. Один даже влюбился в меня, стихи писал.
Саша закашлялся. Чтоб не было больно, зажал рот ладонью.
— Тебе на холоде стоять нельзя, — сказала рыжая.
— Ничего, нормально…
Саша то и дело закрывал сломанную межвагонную дверь — оттуда грохотало и тянуло морозом. Обняв рыжую, он рассказывал ей о своем доме, о том, как хочет жить после армии.
Она слушала, часто смеялась и, когда Саша опять закашлялся, предложила:
— Пойдем к тебе, матросик…
Лось с Люциком сидели внизу, беседовали о чем-то тихо, чтобы не разбудить Вову.
— Шурик, да ты, я вижу, с мадам? — удивился Лось.
— Сам ты, бля, мадам, а я Верка, — рыжая посмотрела на него насупленно. — Других девок будешь так называть… Погоди, Саша, я за вещами схожу.
Она быстро вернулась, принесла кроличью шубку и сумку.
— Лезь ко мне, вон туда, — сказал ей Саша.
Рыжая забралась наверх. Саша присел на край Вовиной полки, напротив Люцика и Лося.
В вагоне погасло освещение, желтело только несколько тусклых ламп в проходе.
Люцик сделал на всех бутербродов из остатков хлеба и сосисок. Водка кончилась. Снаружи — темень, ни огонька. Снег лепит в стекло.
— Если выпрыгнуть сейчас из вагона, когда поезд сбавит ход, то всё, конец. Замерзнешь, — сказал Люцик.
— Да уж, — согласился Лось. — Длинный перегон, от последней станции часов пять едем… Я слышал, несколько лет назад где-то здесь одного матроса по пьяни в окно выбросили.
— Хватит брехать, — испугалась рыжая.