Шырь
Шрифт:
Горушинский скит
Ох, ох ты мне…
Вся братия — четыре человека: глава скита Саныч, Володя, Тоша и я — помощник главы скита. Здесь, в маленькой деревне Горушино на юге Архангельской области, мы спасаемся. Больше людей тут нет, остальные дома пустуют. Саныч живет в отдельной избе, как и Володя, а я с трудным подростком Тошей. Он в общине около года, его к нам привезли на перевоспитание родители. За это время Тоша несколько
Октябрь. Вечер, пасмурно. Я зашел к Санычу. Мы сидим на застекленной веранде, и я рассказываю ему увиденный накануне сон:
— Меня преследовала огненная коза. Обычная крупная коза, только вся в голубом пламени, как будто в облаке горящего газа. Я бежал от нее по грязной дороге, споткнулся и упал. Коза прыгнула на меня, но вместо жара я почувствовал сильный холод… И проснулся.
— Олежа, молись чаще, — говорит Саныч. — И добавь к вечернему правилу чтение акафиста Ангелу Хранителю… Какие у нас новости?
— Тоша опять в депрессии, — отвечаю я. — Сидит с утра на кровати, молчит. Не ест второй день.
— Ничего, зима придет, тоску метелью заметет, — весело рифмует Саныч. — А что еще у нас происходит?
Теперь мне надо доложить о Володе. Моя обязанность — докладывать Санычу обо всем, что случается в коллективе. Я сообщаю:
— Володя сшил себе подрясник из мешковины.
— Такая глупая одежда нам ни к чему, — Саныч нахмурился. — Похоже, Владимира обуяла гордыня… Материал жалко, нужен для рукоделия. Если так все пожитки растранжирим, никакого благоденствия нам не видать, будем прозябать в дебильной скуке. Надо побеседовать с Владимиром… Хочешь перекусить, Олежа?
Я согласно киваю.
— Вот скоро еще подморозит, стекла узорно покроются инеем, и эта веранда станет похожа на настоящую расписную трапезную, — говорит Саныч. — В холоде проявятся и лики, и василиски…
Мы питаемся в основном рыбными консервами и картошкой. Я люблю аккуратно расставлять консервы в своем погребе. Очень красиво, когда они хранятся там разноцветными рядами.
Саныч достал из шкафа две банки сайры, открывает их консервным ножом.
Я смотрю на пустую, заросшую бурьяном улицу и думаю о приснившейся мне козе, о том, что может означать этот сон. В сумерках бледнеют оконные стекла нежилого дома напротив, и этот дом кажется мне чьей-то неприкаянной душой, в которую можно при желании запустить какую-нибудь инфернальную сущность.
Светильник на стене веранды вдруг погас.
— Опять, наверно, электричества не будет несколько суток, — говорит Саныч. — Вот сволочи… Знают ведь, что в деревне люди живут. Того и гляди — совсем оставят нас без энергии… Надо, Олежа, сегодня устроить коллективную прогулку на ближнюю горку, чего по домам сидеть при свечах.
Я предлагаю пойти к речке, объясняя, что там сейчас интереснее: туман, всплески, крики ночных птиц в бору на той стороне, но Саныч напоминает, что мое дело — послушаться, а не давить на ближнего постылой лирикой.
Трапеза окончена. Уже стемнело. Саныч надевает тулуп,
Я спрашиваю Саныча:
— Может быть, все-таки этот мой сон с козой — вещий?
— Как говорится, Олежа, двум козам не бывать, а одной не миновать. — И, вздохнув, Саныч добавляет: — Я вот, кстати, человек уже немолодой… Вы все вместе меня отмаливайте, если что. Ладно?
— Отмолим, — обещаю я.
К Володе заходим без стука, дверь открыта. Из мебели у него в избе только шкаф посреди комнаты и тумбочка возле кровати. Повсюду разложены деревянные заготовки для сувениров. На полу у нетопленой печи — ящик со столярным инструментом, немытая посуда, валяются пожухлые картофельные очистки и консервные банки из-под обжаренного в масле толстолобика.
Володя — в балахоне из мешковины, напоминающем подрясник, — стоит у окна, перебирает длинные можжевеловые четки, которые сделал сам. Увидев нас, он как-то ехидно спрашивает:
— Ну что, братцы, живы-здоровы?
— Вашими молитвами, — отвечаю я.
— Нашими молитвами далеко пойдете…
— Пока милиция не остановит… — говорит Саныч. — Неформальная у тебя риза, Владимир. Мы же хотели из мешковины наделать оригинальных упаковок для наборов толкушек. Зачем ты мешки из-под картошки не по назначению использовал?
— Олежа, а ты не забыл, что на тебе проклятие? — обращается ко мне Володя, игнорируя главу скита.
Я смотрю на Саныча, ища поддержки. У Володи очередная истерика.
— Всех не перехитришь, Олежа! — Володя повысил голос.
— Окстись, Владимир! Что, вознесся уже? Не ругай Олежу! — сердится Саныч, стучит клюкой по полу. — Глянь на свою постель… Хочешь преобразиться в грязи?! Ведешь себя как моральный урод…
— Да, и впрямь меня колбасит, братья, простите, — уже тихо и кротко отвечает Володя, — что-то с нервами…
Я не злюсь на него. Понимаю, что Володя сейчас просто невольно испытал меня, устроив искушение: разозлюсь ли я на брата?.. С ним такое бывает. Володе иногда мерещится, что я несу в себе какое-то древнее проклятие, и он начинает меня испытывать.
— Ладно, собирайся на прогулку, — говорит ему Саныч.
Володя надевает свои изношенные кеды, и мы выходим во двор. Я спрашиваю Саныча:
— За Тошей сбегать?
— Не надо, — отвечает он. — Пусть сидит один. Эх, плохо у нас Тоша перевоспитывается…
Мы идем к ближней горке. У крайнего дома слева в темноте журчит вода, это источник. Нам хорошо, колодец не нужен: поблизости в роще, на взгорке, — родник, и вода притекает оттуда по вырубленным в бревнах желобам; от родника досюда — тридцать три бревна.
Поле. Дорога здесь из бетонных плит. Володя начинает рассказывать о своих прежних гулянках в миру, таким образом он кается:
— Вот, братья, были у меня южные дела… В городе Краснодаре любил я Ольгу, продавщицу из супермаркета. Она мне готовила такие завтраки, что я с похмелья сразу оживал… Любил я и Нину из Волгограда, служащую банка. Она дома разводила пуделей, а я, грешный, ревновал ее к этим чертовым пуделям кучерявым…