Сиам Майами

Ренек Моррис

Додж поджидал его у входа в бар. Проститутка, специализирующаяся на богатых клиентах, пристала к нему с просьбами использовать ее в рекламе. Он вышел на солнце, чтобы избавиться от приставаний и выяснить, не подошел ли Зигги. Увидел его издалека. Вид набычившегося Зигги не предвещал ничего хорошего. Додж закурил сигарету и сделал несколько затяжек. Зигги не появлялся. Додж заглянул за угол.

Зигги задержался на другом углу, перед плакатом, гласящим: «Бесплатный Новый Завет для любого еврея, который его прочтет». Высокий худой мужчина с приятной улыбкой на лице, на свою беду,

поднял плакат прямо перед носом Зигги. Тот обычно игнорировал подобных психов, справедливо считая Нью-Йорк, а также Лос-Анджелес религиозной свалкой всей страны. Фанатизм и узколобость — вот что было, на его взгляд, свойственно провинции, он делал этот вывод из того, какое количество молодежи устремлялось в центры для обучения в религиозных учебных заведениях. Поскольку молодежи обоих полов была присуща не благостность искренне верующих людей, а лишь хорошая память на ритуалы и пропагандистские клише, для Зигги не составляло секрета, насколько бесчеловечны маленькие городки, где залогом людской общности становилась показная религиозность. Зигги знал, что человек, сомневающийся в том, сколько он может украсть, сохраняя респектабельность, начинает терять связь с действительностью и, как следствие этого, окунается в религию.

Зигги расправил плакатик и громко сказал прозелиту, привлекая внимание прохожих:

— Христос был прекрасен как еврей. Как христианин Он — неудачник.

Подоспевший Додж увидел, приятный человек недоверчиво моргал при этих речах.

— Погляди, — крикнул Зигги Доджу, — он решил, что наконец-то нашел иудея предателя! — Он уставился на прозелита. — Разве не об этом толкуют в ваших листовках?

— Зиг, — зашептал Додж ему в ухо, беря под руку, — уйдем отсюда.

Зигги ткнул разящим пальцем в ошеломленного прозелита.

— Как иудей Он был защитником попранных. Он защищал блудниц от ханжей, изгонял торгашей из храма и проповедовал мир. Христиане же пользуются образом Христа, чтобы не позволять встать из грязи попранным, объявлять секс грехом, забрасывать камнями блудниц, вдохновлять людей на стяжательство и оправдывать войны.

Вместо того чтобы склонить Зигги к перемене веры, прозелит разгневался. Его глаза метали громы и молнии.

— Вы никогда не получите от меня Нового Завета!

Додж потащил Зигги в сторону. Тот успел крикнуть через плечо:

— Я его читал! Лучшие куски написаны иудеями!

Отведя Зигги как можно дальше от угла, Додж спросил его:

— Зачем ты цепляешься ко всяким недотепам? Ну и видок у тебя!

Зигги сгреб Доджа за плечо. Они влились в толпу пешеходов вокруг Рокфеллер-Плазы.

— Вчера вечером я виделся с Сиам.

— Так вот почему я не мог до тебя дозвониться! — Додж просиял. — Я же говорил, что ее ничто не остановит!

— Хочешь узнать, почему она назначила тебе свидание на дневное время?

Доджу до обморока хотелось это узнать, но он через силу ответил:

— Сейчас это неважно.

— Потому что она давно договорилась с Барни о встрече вечером. — Зигги нещадно дергал Доджа, точно полицейский, желающий нагнать страху на пойманного воришку. — Как можно навязываться женщине, влюбленной в другого мужчину?

— Ты

отцепишься?

— Нет, ты ответь! Где твое чувство собственного достоинства?

— Не отвечу, пока ты меня не отпустишь.

— Не смей даже близко подходить к Сиам!

Он так высоко приподнял плечо Доджа, что еще немного — и дело кончилось бы вывихом. Когда он наконец отпустил его, Додж потер плечо и несколько раз сжал и разжал ладонь, восстанавливая кровообращение. Он всегда заботился о своем облике, но ему не хотелось прилюдного скандала.

— Ты стал жертвой своей же рекламы, — наседал на него Зигги. — Она ничего для тебя не значила, пока не получила моими же стараниями второй шанс.

— Отвяжись. — Додж посмотрел на часы и свернул на Пятую авеню, в направлении своей конторы. — Она приехала сюда ради меня, и скоро я с ней повстречаюсь.

— Ты так нервничаешь, потому что не можешь подарить ей такую же любовь, которую дает он.

— Я уже говорил тебе, — спокойно ответил Додж, — что, установив контроль над внешними факторами, контролирую и их любовь. Это я их разлучил! Хватит разыгрывать из себя старую деву!

— Говорю тебе для твоего же блага: она уже не та девчонка, которую ты знал раньше. Она набралась ума. Теперь она многое понимает. Но силы у нее поубавилось. Выглядит она, конечно, классно, но на самом деле вот-вот сорвется.

Додж прибавил шагу. Мотли не отставал.

— Неужели ты настолько присох, что уже не в состоянии слушать?

— И какая муха меня укусила, чтобы пригласить тебя на ленч? — Додж смотрел прямо перед собой.

— Тебе понадобилась моя помощь в розыске Сиам, и я ее нашел. Теперь ты отказываешься меня слушать, когда я требую, чтобы ты оставил ее в покое.

Додж зашагал еще быстрее, чтобы не слышать больше приставаний Зигги.

— Ты просто несчастен и одинок! — крикнул Зигги в спину представительному Доджу. Люди таращились на Зигги, принимая его за безумца: как можно повышать голос на столь видного господина? — А одинок ты потому, что тебе не досталось ее страсти!

У Доджа затряслись руки от стыда — Зигги прилюдно полоскал его грязное белье. Он спрятал руки в карманы, чтобы скрыть дрожь, и сбавил шаг, позволяя Зигги нагнать его. Лучше уж так, чем позволить Зигги орать на всю запруженную людьми улицу. Он потер лоб.

— Сгинь, тебе же будет лучше. Будь у меня револьвер, я бы пристрелил тебя, как бешеного пса. — Додж умолк, но его челюсти продолжали лязгать.

Это ничуть не проняло Мотли.

— Она сказала мне вчера, что никогда не была высокого мнения о своей красоте, пока не понравилась ему.

Додж поспешно, по-змеиному провел кончиком языка по пересохшим губам. Он предпочитал помалкивать, хотя у него в висках так сильно колотилась, пульсировала кровь, что было больно глазам.

— Что это ты запихал руки в карманы, словно сейчас зима? — с усмешкой спросил Мотли.

Смешавшись и полуослепнув от оскорблений, Додж сошел с тротуара и едва не угодил под колеса грузовика. В последнюю секунду Зигги успел утащить его с мостовой. Додж вытер лоб платком. Он только что чудом избежал смертельной опасности и поэтому не мог обрести дар речи.