Сиам Майами
Шрифт:
Он крепко сжимал содрогающееся тело Сиам, все больше приходя в отчаяние. Несмотря на его объятия, дрожь не ослабевала. Он окунул кончик своего галстука в чашку с водой и обтер кровь с ее губ, щек и подбородка. Когда дрожь наконец унялась, быстро вынул у нее изо рта бумажник, посадил ее прямо и опять потащился в хвост за водой. Она стала пить мелкими глотками, наслаждаясь свежестью. Он снова намочил галстук, не снимая его с шеи, и стал обмывать ей лицо, чтобы уменьшить жар. Надеялся, что она опять уснет, но она бодрствовала, чувствуя каждое его движение.
К тому времени, когда в салоне автобуса
— Мне приснился кошмар. — И больше не произнесла ни слова.
На остановке он купил ей суп и тосты. Подкрепившись, она откинулась в кресле и сказала:
— Мне приснилось, что я сижу в запертом зале ожидания с резиновыми стенами и дверями. Они растягивались и не выпускали меня. Я чувствовала себя, как в тюрьме. Моими сокамерниками были старики в лохмотьях, читающие какой-то бесконечный свиток. Они кивали головами и злобно ухмылялись. Я стала кричать от отчаяния. При каждом моем крике на лицах у стариков прибавлялось все больше уродливых шрамов и порезов. Я была в ужасе, а им было смешно. Я не хотела причинять им боль, но от желания вырваться продолжала вопить. От моего крика старики превращались в кровавое месиво.
Тут она заметила его выпачканный кровью галстук.
— Что было дальше? — спросил он.
— Дальше произошел взрыв. Не знаю, удалось ли мне выбраться невредимой.
Он снял галстук с намерением выбросить его.
Она слабой рукой отняла у него галстук, скатала в трубочку, спрятала в сумку и снова уснула.
Глава 31
В Джэксоне Сиам почувствовала себя более сносно, но ее пение не стало лучше. Под вечер, дождавшись, когда раскаленное солнце начинало клониться к горизонту, Барни выводил ее на прогулку. Устав, они присаживались отдохнуть в тени, позади местного монумента жертвам Гражданской войны. Как-то во время прогулки к ним подошел морщинистый колченогий старикан. Мешковатые брюки и рубаха навыпуск не скрывали его былой осанки. Эта выправка произвела особенно сильное впечатление, когда он неторопливо приблизился к отдыхающей парочке. В слегка сутуловатом старике причудливо сочетались природная несгибаемая воля, крестьянская хитроватость и, очевидно, веяния самого времени — стремительного, беспристрастного и безжалостного. Сиам и Барни застыли при появлении этого отставного трудяги, не зная, с чего начать разговор. Их тяготило его молчание, а эта странная хитринка во взгляде навевала всякие предположения. Однако им троим помогла его крестьянская общительность. Он доверчиво приблизился к ним. При взгляде на старческое задубелое лицо Сиам и Барни почувствовали себя польщенными его вниманием.
Ветеран разжал сухие, потрескавшиеся губы и неожиданно начал с вопроса:
— Вы еврей?
— Еврей, — ответил Барни, хотя с радостью проигнорировал бы расистский вопрос.
Сиам с первого взгляда поняла, с кем имеет дело, и отвернулась.
— Из Нью-Йорка? — продолжил допрос ветеран.
— Верно, оттуда, — ответил Барни. Ветеран остался доволен и улыбнулся еще язвительнее.
— А сигаретки у вас не найдется?
— Не курю.
Старик побрел прочь. Барни крикнул ему вслед:
—
Ветеран сердито оглянулся, думая, что Барни издевается над ним.
— Не считаете же вы, что ирландец смог бы купить Чикагский рынок?
Ветеран серьезно смотрел на него.
— У них слишком много праздников. На работу не остается времени. Да еще дети каждый год рождаются.
Взгляд старческих глаз потеплел.
— Кто еще еврей?
— Франклин Делано Рузвельт.
— Это я знал. Его настоящая фамилия была Розенблум.
— Розенберг, — уточнил Барни.
— А вы знали, что и Генри Форд был евреем?
— Это что-то новенькое, — присвистнул Барни. — Зато я готов поспорить, что вы не знали, что Малколм Икс — тоже еврей.
— Догадался, как только услышал, какой у этого ниггера выговор.
— А взгляните на президента Джонсона с женой. Слишком длинные носы! А что Рокфеллер — еврей, вы знали? Его папаша раздавал монеты, когда люди голодали.
— Знал, знал. Его настоящее имя было Джекоб Гольдберг.
— Голдштейн, — уточнил Барни.
Сиам шепотом взмолилась:
— Давай уйдем, пока мы не стали первыми белыми, подвергнутыми на Юге суду Линча.
— Мы не белые. — Он улыбнулся ей. — Мы из Нью-Йорка. — Он обернулся к ветерану. — Держу пари, что вы не знаете, какие заговоры плетутся под самым вашим носом.
— Знаю, сэр. Защитники негров, евреи, католики, коммунисты, конгрегационалисты захватывают страну.
— А еще?
— Есть еще что-то? — с тревогой спросил старик.
— Значит, вы не знаете, почему полицейские собаки получают только некошерное мясо?
— Почему?
— Чтобы они кусали одних христиан.
Сиам с трудом удерживалась от смеха. Она хлопнула Барни по спине, призывая перестать, и все-таки прыснула.
Ветеран окинул их подозрительным взглядом и отошел такой же благородной походкой.
Расписание гастролей продолжало меняться в последнюю минуту. Из Джэксона они отправились в Натчез, а из Натчеза вБилокси на Мексиканском заливе. Кто-то в Нью-Йорке допустил оплошность: в Билокси им представилась возможность искупаться и поваляться на песке. По дороге с пляжа в ресторан Сиам блаженно произнесла:
— Жара сделала меня вялой. Смотри, мы с тобой уже даже вышагиваем, как тот старикан.
— Вот эту южную особенность мы должны прихватить с собой в Нью-Йорк, — сказал он.
— От людей столько неудобств! Гляди, здесь и земля, и небо намного красивее!
Он поцеловал ее в кончик носа.
— Нищета одних приносит немало богатства другим.
Она внимательно слушала и сжимала его руку.
— Как ты думаешь, интеллектуальные женщины более умные?
— Скорее всего, да. Читательницы книжек не только сексуальнее, но и живучее.
Она принялась колотить его по плечам, и он поднял руки, чтобы остановить ее, смеясь над внезапной вспышкой.
— Я не просила, чтобы ты делился своим личным мнением. Я хотела получить объективный ответ.
Он попытался добиться от нее повиновения поцелуями. Когда достиг цели, она сказала:
— Теперь слишком поздно говорить то, что я хотела.
— Что же ты хотела сказать?