Сибирь, союзники и Колчак т.2
Шрифт:
Переживания октябрьских дней 1917 г. произвели на Третьякова неизгладимое впечатление. Бегство Керенского, оставившего на произвол судьбы своих товарищей, дикая толпа, ворвавшаяся в Зимний дворец и потащившая министров в Петропавловскую крепость — всего этого он забыть не мог. Только случай спас его от смерти. Толпа хотела бросить министров в Неву. Их спасло появление воинской части, не знавшей, в чем дело, и приготовившейся стрелять в бунтующую толпу. Последняя разбежалась, а министров посадили в крепость.
Третьяков прибыл в Омск в период его агонии. Второй раз он переживал те же ощущения участника бессильной, увядающей власти. Его положение было тем
Вскоре после возвращения нашего из Тобольска адмирал как-то в неурочный час вызвал меня к себе.
У него сидел Третьяков. Видно было, что происходит беседа особой важности. Адмирал был взволнован. Он обратился ко мне со словами: «Вот министр торговли говорит, что Правительство слишком неактивно для того, чтобы спасти Сибирь, и что он не может больше оставаться членом Правительства. Что вы скажете?»
Я не был подготовлен к подобному вопросу. Что задумал Третьяков, какие были у него планы, хотел ли он действительно уйти или он хотел
стать премьером, рассчитывая на свои силы — я не знал. Годился ли он на должность председателя Совета министров, я после двух-трех встреч в Совете министров сказать не решался.
Адмирал же, видимо, ждал от меня успокаивающего слова или совета. То, что он вызвал меня к себе, очень характерно. Раньше, до поездки, он никогда этого не делал. Достаточно было побыть с ним вместе каких-то десять дней, и он уже искал совета, как у близкого человека. Так быстро сближался он с окружавшими его людьми.
Я не решался рекомендовать адмиралу Третьякова. Я стал защищать Правительство, указывая, что обвинения Третьякова неосновательны, что Правительство делает сейчас все, что может, и что Третьякову, если он замечает наши промахи, было бы правильнее поделиться сначала своими предположениями с товарищами по кабинету.
Адмирал согласился с этим. Он перешел на обычную для него тему о том, что всегда, когда дела на фронте ухудшаются, увеличивается число желающих уйти в отставку.
Третьяков вспыхнул. «В таком случае, я остаюсь», — сказал он.
Мы вышли от адмирала вместе. Он негодовал. «Если меня считают трусом, — сказал он, — то, конечно, я не уйду и докажу, что я не трус».
Мои сомнения в Третьякове основывались, главным образом, на впечатлении от тона и характера его отдельных реплик, всегда подернутых тенью скептицизма и разочарованности, но я не мог быть уверен, что не ошибаюсь, а потому поспешил проверить впечатление.
Я предложил адмиралу пригласить Третьякова на заседания Совета Верховного Правителя, чтобы ближе с ним познакомиться. Он согласился. Третьяков стал бывать. Не зная прошлого омской власти, не зная в подробностях обстановки и людей, он, конечно, не мог с первых же заседаний ввести что-нибудь новое, что не было еще передумано и перепробовано, а потому доверие к нему адмирала не укрепилось — наоборот, он стал чувствовать по отношению к Третьякову какое-то предубеждение. Чуткий адмирал сразу понял, что заявление Третьякова об отставке было шагом, направленным к осуществлению обдуманного плана перемен в Правительстве. Этого было достаточно, чтобы адмирал стал относиться к новому человеку недоверчиво: он не любил таких заговоров.
Но вопрос о председателе Совета министров был не праздный. Я сомневался в Третьякове, но не сомневался в том, что вопрос о Председателе требовал пересмотра. Вопрос
Состоялось частное совещание членов Совета министров. Был поставлен вопрос о Председателе. Вологодский, конечно, приглашен не был. Большинство высказалось за его смену.
Вологодский съездил к адмиралу для решения вопроса о своем уходе. Адмирал передавал потом, что этот разговор носил самый откровенный характер. Вологодский говорил сам о себе, как о третьем лице, не скрывая своих недостатков. Решено было все-таки снять с очереди вопрос об его отставке. Он остался.
Говорил адмирал по этому вопросу и со мной. Он ясно дал понять, что хотел бы видеть на посту премьера В. Н. Пепеляева, а не Третьякова, которого он мало знает. Пепеляев же отсутствовал — он был на Алтае.
Из общественных настроений
Когда Деникин подвигался к Москве, в правых омских кругах так ярко выявилось пристрастие кдиктатуре, такая нетерпимость даже к умеренным социалистическим партиям, что блок, объединявший людей различных политических направлений, уже не мог удерживать в своем составе явно враждебные группы. Он распался. Из него выделился демократический союз, которому справа противополагался Национальный Центр.
Демократический центр, признавая единоличную верховную власть только персонально, считал необходимым образование кабинета министров политически солидарного и временного представительного органа для обсуждения законодательных предположений и контроля над органами исполнительной власти.
Национальный центр устами газеты «Русское Дело» твердил только одно — «диктатура», без всяких ограничений, без всяких перспектив.
Характерен в этом отношении отзыв председателя восточного отдела партии народной свободы Устрялова о Государственном Земском Совещании.
«Партия народной свободы, — сказал Устрялов, — относилась и относится отрицательно к идее законосовещательного и законодательного органа, ибо это ослабит, а не усилит диктатуру. Наша точка зрения заключается в необходимости укрепления диктатуры Верховного Правителя. Наш девиз — не только «диктатор-освободитель, но и диктатор-устроитель» («Правительственный Вестник», № 253).
Тот же Устрялов, как бы дополняя свою мысль в статье «Власть и общество» («Русское Дело», 22 октября 1919 г.), говорит по поводу «демократического союза»: «Недавно в Омске пробовали организовать своеобразный "демократический союз", долженствовавший представить собой всю "организованную прогрессивную общественность". Но "платформа" этого проектировавшегося союза была составлена так неудачно, что по точному ее смыслу целью соглашения являлась не столько организация признания и укрепления диктаторской власти, сколько организация лояльной оппозиции против нее».
Суживая роль общественных сил только до «организованного признания» власти диктатора, Устрялов рекомендовал немедленно создать в Омске отделение Всероссийского Национального центра. Существование этой организации, по его мнению, устранило бы надобность во всякой другой.
Так писал выразитель мнения одной из наиболее крупных политических партий в то время, когда выяснилось, что длительная диктатура становится язвой разложения государства и общественных сил.
Орган, издававшийся людьми, близкими к правительственным сферам, пользовавшийся казенными материалами и льготами, вытекавшими из родственных связей с больше чем наполовину правительственным Бюро печати, существенно расходился в линиях своей политики с Правительством, оказывая ему дурную услугу.