Сибирская эпопея XVII века

Никитин Николай Николаевич

Исходя из того, что монастырское и частное феодальное землевладение не получило на восточной окраине существенного развития и производителям материальных благ там прежде всего противостояло феодальное государство, являвшееся верховным собственником земли, большинство советских историков пришли к выводу о складывании в Сибири системы государственного феодализма.

Характерной особенностью положения сибирского крестьянина являлось его прикрепление к тяглу (совокупности приходящихся на него налогов и повинностей), а не к земле. Крестьянин мог полностью сдать свое тягло другим лицам, меняя при этом местожительство и даже социальный статус (мог переходить в посадские, служилые люди). Беглыми крестьяне считались лишь

в случае оставления своего тягла «впусте», но фактов подобного «воровства» зарегистрировано сравнительно немного. Официально оформленная сдача тягла в условиях не-прекращающегося притока новых переселенцев не вызывала серьезных затруднений и широко практиковалась.

Центральная власть рассматривала себя как безусловного собственника сибирских земель и за пользование ими требовала от населения отработочной, натуральной или денежной ренты. Обусловив землепользование тяглом, власти подчеркивали, что в Русском государстве никто «безоброчно и безданно никакими землями… не владеет», однако на практике редко вмешивались в поземельные отношения на сибирской «украйне» и последовательно требовали лишь исправного несения повинностей. Поэтому хотя Сибирь и являлась «государевой вотчиной» и верховное право на землю в ней отнюдь не было для царского правительства фикцией, землевладение крестьян и прочих категорий сибирского населения, как уже отмечалось, по сути дела, граничило с правом частной собственности.

В целом установившийся на восточной окраине режим феодальной эксплуатации носил смягченный по сравнению с основной территорией страны характер и сближал Сибирь с черносошным Севером Русского государства. Общепризнано, например, что «на сибирское крестьянство не распространялось право вещного распоряжения личностью со стороны владельца, оно сохраняло право непосредственного обращения к органам государственной власти», что сибирскому крестьянину «была не свойственна рабская психология» [10, с. 39–58; 73, с. 97].

Рис. 8. Сбор ясака. Из Ремезовской летописи

К складыванию за Уралом такой ситуации привел целый комплекс причин. Отдаленность края и его размеры, слабая заселенность и специфические природные условия — все это определило важнейшие особенности развития феодальных отношений на востоке страны. Правящие круги, будучи заинтересованными в заселении сибирских земель, не могли не считаться с типичными для Поморья (т. е. привычными подавляющему большинству переселенцев) нормами землепользования, с традиционными для прибывавших в Сибирь крестьян социальными условиями жизни. Кроме того, правительство совершенно сознательно стремилось к превращению богатой пушниной Сибири в источник доходов прежде всего для казны, так остро нуждавшейся в пополнении, а потому довольно последовательно проводило за Уралом политику сдерживания не только помещичьего, но и монастырского землевладения.

Отметим, что в первую очередь интересами истощавшейся казны была продиктована и проводимая центральной властью политика в отношении коренного населения Сибири. Историками уже давно подмечено, что царское правительство было заинтересовано в сохранении ясачных людей не только от истребления, но и от притеснений, так как ценило в них плательщиков ясака и нередко жертвовало ради них интересами русских колонистов. Администрации рекомендовалось действовать на них «ласкою», а не «жесточью» и «не правежом»… Без разрешения из Тобольска или даже из Москвы местные власти были лишены права применять смертную казнь по отношению к ним; даже в случае восстаний коренных жителей правительство неохотно разрешало прибегать к оружию. Конечно, характер взаимоотношений московской администрации со своими подданными был далек от идиллии. Как заметил С. В. Бахрушин,

«на практике… мудрые правила московской политики далеко не всегда осуществлялись», местные власти допускали злоупотребления по отношению к аборигенам, «имелись случаи вопиющих насилий», однако при всем этом «заботливое, хотя и не бескорыстное отношение центрального правительства к инородцам заслуживает быть отмеченным» [16, с. 79]. «Остается историческим парадоксом, — пишет А. А. Преображенский, — что «цивилизованные» западноевропейские державы того времени уже вовсю вели истребительные войны, очищая от «дикарей» целые континенты, загоняя в резервации уцелевших туземных жителей. А варварски-азиатский российский царизм в отсталой стране к присоединенным народам старался не применять насильственных методов» [ИЗ, с. 171].

Сибирские аборигены интересовали царское правительство прежде всего как поставщики драгоценной пушнины; это явилось одной из причин того, что Сибирь не знала и земледельческих плантаций, на которых бы использовался подневольный труд коренного населения. Страх потерпеть ущерб от ясачных недоборов побуждал центральную власть относиться внимательно и к жалобам коренных жителей, бороться с их закабалением воеводами и гарнизонной верхушкой, наказывать уличенных в жестоком обращении с ясачными людьми, снабжать голодающее аборигенное население продовольствием и т. д. [18, т. 4, с. 57–58; 58, т. 2, с. 75; 47, ч. 1, с. 78–81].

Не следует, разумеется, обольщаться относительно эффективности всех этих мер, а также недооценивать степень феодального угнетения в Сибири в целом. Главной линией социальной политики московского правительства на новых землях все же оставалось стремление воссоздавать привычную для него общественно-хозяйственную структуру [116, с. 22]. И за Уралом простой человек, будучи феодально зависимым, являлся объектом эксплуатации, прежде всего со стороны непосредственных представителей государственной власти.

Характеризовать сибирского крестьянина как «государственного крепостного» (широко распространенный в 1940—1950-х годах тезис) было бы неправомерно, но вместе с тем нельзя не заметить, что в основе эксплуатации сибирских крестьян лежало все то же внеэкономическое принуждение. Их могли переселять «по указу» на необжитые земли, силой заставляли выполнять многочисленные повинности и платить подати; помимо официально установленных поборов и «изделий», крестьяне жестоко страдали от произвола представителей местной администрации. Рассмотрим в этом аспекте положение русских переселенцев более подробно, ибо без этого трудно понять, в каких условиях протекал начальный этап освоения ими Сибири.

* * *

Известно, что крестьянское население края по большей части находилось в ведении приказчиков, назначавшихся, как правило, из представителей местной служилой верхушки. Их власть характеризовалась широкими полномочиями, фактической бесконтрольностью и, как следствие этого, злоупотреблениями, обычными в системе воеводского управления. Приказчик прежде всего должен был следить за исправным выполнением крестьянами повинностей и «искати государю во всем прибыли». Приказчику предписывалось «унимать» крестьян «от всякого дурна», вмешиваться в случае необходимости (если возникало опасение, что крестьяне станут хуже работать) в их «собинное» хозяйство и даже личную жизнь.

Правда, такое положение складывалось главным образом у категории крестьян пашенных, основной в Сибири рассматриваемого времени; жизнь оброчных крестьян не контролировалась местными властями столь строго, что делало ее еще более предпочтительной. Но несмотря на желание крестьян перейти с отработочной ренты на натуральную (или денежную), правительство упорно держалось за наиболее гарантированную и привычную форму получения столь нужного для Сибири хлеба — «десятинную» пашню. Опа являлась основной формой тягла подавляющего большинства сибирских крестьян вплоть до 60-х годов XVIII в. [149, с. 412; 113, с. 84; 58, т. 2, с. 124].