Сибирская эпопея XVII века
Шрифт:
Сталкиваясь с фактами подобного произвола, коренные жители, случалось, посылали депутации к служилым людям и крестьянам с расспросами: «Так ли де у вас… великие люди и приказные делают?» И не без удивления узнавали, что и русские терпят те нее «насильства» и что по московским законам все это называется «воровством» [101, с. 99–109, 115–116].
Конечно, сибирские аборигены, до прихода русских жившие в массе своей в условиях патриархального строя, переносили феодальный произвол и угнетение крайне болезненно, однако нередкие в ранней советской историографии попытки выдать обрушившийся на сибирские народы режим феодальной эксплуатации за «национальный гнет» следует признать несостоятельными. Национальным его можно было бы считать лишь
Холопов за Уралом было, правда, немного; в частности, у аборигенов, как отметил В. И. Шунков, «закрепощался почти исключительно «ясырь» (пленники, захваченные во время военных походов), «так как ясачным человеком правительство не было намерено поступаться». Категория дворовых пополнялась и в результате продажи «иноземцами» детей и женщин (такая практика существовала у многих народов); у русских же холопами чаще всего становились в результате закабаления. «Тенденция к закрепощению отнюдь не ограничивалась лишь местным населением», — замечает В. И. Шунков и приводит интересный факт: «Выпись из сказок о душах мужского пола 1719 г. отметила по Березову 38 дворовых людей, в том числе одного самоеда, 15 остяков и 22 русских» [149, с. 380, 393].
Уже некоторые дореволюционные исследователи приходили к выводу, что в притеснениях сибирских аборигенов воеводской администрацией «выражалась не племенная вражда, а алчность» [115, с. 428]. Уместно в этой связи привести высказывание одного из крупнейших советских историков. «Русское государство — государство феодальное, — писал академик Л. В. Черепнин, — входя в его состав, многонациональное население страны становилось объектом классовой и национальной политики царизма; ее формы, методы варьировались, менялись, но во всех случаях это была угнетательская, крепостническая политика господствующего класса. Однако, чтобы получить объективный критерий в каждом отдельном случае для ее оценки, полезно сопоставить мероприятия правительства в отношении русского народа и других народов России» [144, с. 72–73].
Известно, что на первых порах ясак, взимавшийся с сибирских аборигенов, практически ничем пе отличался от дани, выплачиваемой слабыми родами и племенами сильным соседям, а в еще непрочно закрепленных районах он носил характер простого торгового обмена (так называемой «неокладной ясак», получаемый в обмен на солидные «государевы подарки»). Однако с укреплением в Сибири позиций государственной власти ясачная подать стала по сути дела превращаться в ренту, взимавшуюся феодальным государством за пользование землей.
Размер даже твердо установленного ясачного оклада в разных районах был неодинаков и колебался от 1 до 10–12 соболей в год с одного охотника, но, как уже давно установлено историками, в стоимостном выражении ясачные платежи были в целом значительно меньше повинностей сибирского крестьянина или посадского человека. Правда, и по своему экономическому потенциалу, и по уровню развития производительных сил аборигенное население обычно сильно уступало русским переселенцам, что не позволяет считать фискальный гнет для коренных жителей более легким, особенно если учесть злоупотребления ясачных сборщиков и воевод. Тем не менее показательно, что в XVII в. в Сибири сложилась весьма интересная, хотя и немногочисленная группа русских ясачных людей. Эта своеобразная категория населения обычно формировалась на сугубо добровольных началах в связи с приобретением земель у
* * *
Как мы видели, все слои трудового населения Сибири, несмотря на существовавшие между ними различия, испытывали на себе тяжесть феодального гнета. И он не мог не вызывать противодействия. Протест против феодального произвола и эксплуатации за Уралом, как и в европейской части страны, находил самые различные проявления и облекался в самые различные формы — от подачи жалоб-челобитных центральным властям и побегов до открытых вооруженных выступлений.
По Сибири в XVII в. временами словно прокатывались волны народного гнева. Так, в 1641 г. произошло восстание верхоленских тунгусов, в следующем году началось крупнейшее выступление якутского населения, поводом к которому послужила перепись скота с целью увеличения ясачного обложения. Восставшие перебили несколько отрядов ясачных сборщиков и осаждали Якутский острог. В 1674 г. произошло мощное восстание тунгусов Киидигирского и Челкагирского родов, сопровождавшееся истреблением отдельных отрядов служилых людей и промышленников и энергичными попытками уничтожить их опорные пункты (при осаде Баунтовского острога восставшие «пошли валом на приступ… и стрел на острог полетело со всех сторон что комаров»), В 1680-х годах вновь очень напряженной была обстановка в Якутии и т. д.
Выступления широких слоев коренного населения против ясачного гнета и «насильств» представителей русской администрации родо-племенная верхушка обычно использовала в своих интересах, однако известны случаи, когда уже в XVII в. происходили острые социальные конфликты и в аборигенной среде. Примером тому может служить выступление кодских хантов против обиравших их при сборе ясака князей Алачевых; после подачи царю челобитной ханты добились права сдавать ясак непосредственно в казну, а князья лишились прежней власти. Якутская беднота боролась с тойонами, прибиравшими к рукам лучшие угодья; нередки были случаи потрав и самовольного сенокошения на их земле. В 1684 г. против тойонов подняли восстание братья Сакуевы; в нем приняли участие не только якуты, но и эвенки. Пользуясь тем, что в русском суде не было дискриминации для аборигенного населения, ясачные люди все чаще стали обращаться туда с жалобами как на воеводскую администрацию, так и на представителей своей родо-племенной верхушки [58, т. 2, с. 139–147; 73, с. 152–155].
И все же главными действующими лицами на арене классовой борьбы в Сибири XVII в. стали трудовые слои русского населения. Народные движения за Уралом отличались известным своеобразием. Чаще всего они принимали форму «отказа» представителям царской администрации. Публично «отказывая» всем «миром» какому-либо воеводе или приказчику, жители русских городов и острогов обычно не просто заявляли о непризнании над собой его власти, а противопоставляли ей свои выборные органы (в документах упоминаются «мирские советы», «круги», выборные «судейки» и т. д.), бравшие на себя по сути дела, управление городом и уездом. Наиболее действенной силой народного протеста в Сибири явились служилые люди; подобно казачеству в крестьянских войнах на территории Европейской России, они играли организующую роль в развернувшейся за Уралом в XVII в. социальной борьбе.
В служилой среде стойко держались традиции и нормы казачьего самоуправления, заносимые попадавшими в Сибирь вольными казаками еще с «Ермакова взятья» и длительное время сосуществовавшие с порядками официального воинского устройства. Народные волнения выдвигали эти традиции и нормы на первый план и содействовали их распространению среди самых широких слоев русского населения. Случалось, что наряду со служилыми посадские люди и крестьяне для решения своих дел и выбора нового начальства также собирались в «круги», называя друг друга «атаманами-молодцами» [101, с. 51, 145–149; 58, т. 2, с. 138–149].