Сибирская Вандея

Лосьев Георгий Александрович

Затонцы долго, сосредоточенно молчали. Прикидывали: срок-то ничего, подходящий, да вот как с материалами?…

Посыпались вопросы:

– Смолу дадите?…

Комиссар ответил твердо:

– Нету смолы…

– Гвозди баржевые будут?

– Нет, не будет гвоздей.

Кто-то крикнул громко и с ехидцей;

– Что ли, на соплях?…

На крикуна зацыкали. К кумачовому столу подошел уже знакомый Лысову большевик Седых, обвел собрание хмурым взглядом, положил на стол мохнатую партизанскую папаху:

– Я так понимаю:

когда хозяин строится или избу на ремонт ставит, трудно ему? Шибко трудно! Так я говорю?

Передние ряды поддакнули:

– Известное дело – несладко…

Седых зачем-то снова надел папаху и заявил:

– Плавать-то надо… Я – конкретно: первое дело – снарядить по общественному выбору к татарам на Юрту-Ору, под Колывань, за смолой. Смола у татар есть – исстари лодочники, обласочники. Второе: баббитом да оловом деповские поделятся. Это уж – Савельев… Верно говорю, товарищ Савельев?

– О чем разговор – обязательно!..

– Третье: все гнилье баржевое, кое на ремонт не пойдет, разобрать, будут гвозди. – помолчав, Седых спросил: – Против есть?

Кто-то ответил вопросом:

– А чем с татарами рассчитываться?

Седых передвинул папаху на затылок:

– Жертвую два пуда муки!.. – и вопросительно глянул на Савельева.

Тот поднялся с табуретки:

– От меня пуд.

Собрание притихло, но Конюхов, председатель комячейки, поддержал Савельева:

– От меня – тоже пуд!..

Сидевший молча партиец Филимонов сконфуженно поскреб пятерней затылок, шепнул соседу:

– Заест баба, едри ее в корень! – поднялся, рубанул воздух ладонью. – Пиши – полтора пуда!.. Не пропадем!..

И – прорвало собрание.

Савельев записывал огрызком химического карандаша.

Потом комиссар вынул из портфеля большой лист серой оберточной бумаги.

– Товарищи, слушайте приказ Сибопса. Масленщика Егорова Василия назначить помощником механика на то же судно… Кочегара Попова Кузьму – механиком… Лоцмана Жукова Григория – капитаном…

Собрание слушало затаив дыхание. А когда кончил комиссар Савельев чтение приказа, грянула буря… За криками и хлопками долго ничего нельзя было разобрать… Но вот к столу прошел старожил затонский Николай Еремин. Четверть века проплавал он матросом на обских посудинах. Знал перекаты и пески на всех плесах от Барнаула до Нарыма, как пять заскорузлых пальцев своих, но когда услышал, что назначают его капитаном на мощный буксир, не поверил. Пробился сквозь людскую массу к кумачовой скатерти:

– Тут я слышал, вроде Еремина на «Тобольск» капитаном. Уж не меня ли?…

Савельев подтвердил:

– Скажи что-нибудь народу, капитан Еремин.

Старый матрос поднял руку, и собрание притихло… Но ни слова не мог вымолвить Еремин. Скатилась по капитанской щеке горькая слеза – итог многолетней матросской жизни на хозяйских харчах. Махнул рукой капитан и, шатаясь, пошел сквозь притихший барак к своему месту, а собрание снова

взорвалось овацией. Кто-то крикнул:

– Не бывало такого сроду!..

Долго стучал Конюхов кружкой по жестяному чайнику, пока добился тишины. Сказал громко:

– Тут некоторые спрашивали меня: что, дескать, такое – советская власть? Как ее понимать, к примеру, на водном транспорте, в рассуждении, скажем, низшего персоналу? Ну как, поняли?…

Назначенный помощником механика гармонист Федька Брылев крикнул:

– Дорогому товарищу Ленину – ура!..

И дрогнули стены барака, тоненько отозвались оконные стекла.

Потом стоя пели «Интернационал».

Три-четыре капитана да пять-шесть механиков из тех, что не сбежали с прежними хозяевами и теперь осторожно присматривались к окружающему, пошли с митинга вместе с Савельевым. Пожилой капитан, в добротной диагоналевой тужурке с золочеными пуговицами, спросил комиссара:

– Так-с… А нас куда? На мыло?

Савельев остановился, оглядел спросившего:

– Это кто вам сказал, Павел Степанович? Все, кто пожелает из командного состава честно служить народу, останутся при своих должностях, ну, может, пароходы другие примут…

Второй капитан, помоложе, скривив губы, сказал с откровенной злостью:

– Как прикажете служить, если на судах будут командовать судкомы да вчерашние матросы полезут на мостик? Помню я семнадцатый и восемнадцатый…

– Придется, гражданин Григорьев. Впрочем, ежели не хотите – скатертью дорога!..

Григорьев обиделся:

– За кого вы меня принимаете, товарищ Савельев?!. Вы поймите, на судне один авторитет – капитанский!.. Я просто не представляю, где же капитанская власть?

Комиссар рассмеялся, громко, заливисто, так, что даже собеседники невольно улыбнулись, а Лысов подивился – смотри-ка, умеет, оказывается.

– Капитанская – при капитане, а судкомская – при судкоме. Понимаете?…

– Чего тут не понимать! – вмешался в разговор капитан Артамонов. – Мы сами-то откуда? Вот вы, Павел Степанович, ведь не сразу на мостике появились, сколько лет до мостика добираться пришлось? Крутой трапик наверх… и скользкий. По себе знаю.

Шухов, шедший позади, сказал с иронией:

– И все-таки: «Нет у вас бога, кроме бога, и Магомет пророк его!..»

– Это вы к чему, товарищ Шухов? – обернулся Савельев. – Какой Магомет?

– Ваш Маркс – Магомет… А я вот, представьте, верую в пресвятую Троицу и в истинного Христа.

– Ну, и на здоровье. Веруйте. А к чему этот разговор?

Капитан Шухов рассказал о вспышке в кают-компании.

– Вопрос об иконе, капитан, обсудите с судовым комитетом, – посоветовал Савельев, – а товарищу Лысову я скажу… Но, вообще-то, вспомните, Шухов: даже в самое реакционное царское время иконы в присутственных местах не вешали. Царские портреты – висели, но не иконы. Вот спроси товарищей капитанов: так я говорю?…