Сибирская Вандея

Лосьев Георгий Александрович

У самых дверей своей хибары Седых, прощаясь, подумал: кажись, наш человек. Эх, поздно разговорились – скоро ему уезжать, а то можно бы потолковать в ячейке. Втянуть в сочувствующие. Только зачем он у этого татарина живет? Подозрительный татарин. Ох, подозрительный!..

Зайдя в землянку, разделенную занавесками на кухню и две крохотные комнатки, Анемподист Харлампиевич зажег лампу, растопил печку, согрел чугунок со щами и, выпив за сегодняшнюю удачу стопку, приступил к трапезе. Да, все хорошо, прямо-таки – хорошо.

Вот только жены, Надюши, все еще нет… Почти

и не видит свою жененку товарищ Седых. Всё у нее собрания да заседания, в городе дела… А ему каково?…

IX

Целый месяц, со дня возвращения под отчий кров, дни и ночи Юлии Михайловны Филатовой были наполнены вновь обретенной семейной безмятежностью. Отец – паровозный механик, встретив дочь, ни о чем не стал расспрашивать. Даже о судьбе мужа, поручика, не поинтересовался.

Только и сказал:

– Набегалась, «ваше благородие»?

Но мать и это тотчас оборвала:

– Ладно тебе! Сон был. Страшен сон, да милостив бог!..

И сразу втянула Юлочку в домашние заботы.

Будто и не было огня красных батарей, сумасшедшего ледового похода, переполненного горящими теплушками, мертвыми паровозами и трупами тифозных. И милого, но не любимого по-настоящему поручика – не было, и хорошо, что он умер, хоть и грешно так думать.

Да, «страшен сон, но милостив бог!..» Пусть все – сон. И Ратиборский – сон.

Вот только история с Иркутским Центром…

Однажды в Юлочкино жилье постучались два человека – один с винтовкой, второй без винтовки.

Тот, что был без винтовки, протянул мандат уполномоченного Губкомтруддеза и сказал вежливо:

– Извините, гражданочка. Проверяем… нетрудовой элемент. Где работаете?

Юлия Михайловна заявила, что болела тифом, еще не совсем поправилась и потому пока не устроилась на работу. Словно мимоходом, обмолвилась:

– Папа мой – партийный.

Однако на комдезовца это не произвело никакого впечатления. Он послал человека с винтовкой проверить надворные постройки, не прячется ли какой дезертир, а Юлочке сказал, совсем другим тоном, приказным:

– Вас Андрей Иванович вызывает завтра, между часом и тремя…

– К-какой Андрей Иванович?…

– Ай-ай-ай! – укоризненно покачал головой борец с трудовым дезертирством. – Уже забыли? Доктор Николаев.

В сенях уполномоченный многозначительно поднял вверх палец:

– Обя-за-тель-но!..

Юлия Михайловна вышла проводить «гостей» и видела, как оба скрылись в соседнем домишке. Потом они постучались в ворота третьего.

Андрей Иванович напомнил, что «сон» продолжается.

– Ну как, Юлия Михайловна, отдохнули? Вот и отлично! А теперь за работу. Засучив рукава, как нынче принято говорить.

Юлия Михайловна уронила голову на стол и разрыдалась.

Доктор опешил.

– Что с вами?

– Отпустите меня, Андрей Иванович! – взмолилась Юлия. – Ради всего святого – отпустите! Избавьте от этого кошмара, от неизвестности…

– То есть – как?

– Я бы уехала куда-нибудь в деревню. Учить ребятишек.

– А ведь это – идея!.. Но ничего не получится, Юлия Михайловна.

Нет, не получится. Да вы не волнуйтесь, не переживайте… Ничего особенного от вас не потребуется, просто вам пора поступить на работу. Понимаете? Вообще – надо же работать, а то могут создаться неприятности и для вашего папаши. Кто не трудится – да не ест! Слышали? Нынче эта библейская истина возведена в главную мораль времени. Так что вытрите слезки… Сейчас я вам валерьянки накапаю, выпейте… вот так… А теперь слушайте: вы поступаете на телеграф. Вы же телеграфистка. Значит, снова садитесь за аппарат – и все идет по-прежнему, как до девятьсот восемнадцатого года… Ну, вот, видите, стоило ли плакать?… Завтра же отправляйтесь на телеграф. К начальнику конторы. Он вас примет и все устроит… Снова будете себе стучать ключиком.

Отец Михаил Макарович был доволен переменой в жизни дочери, бывшей белогвардейской дамочки.

И мать была довольна: поступив на службу, стала Юлочка регулярно носить домой богатые пайки… Но не такие, какие обычно получали барышни-телеграфистки, куда там!.. И в два «красноармейских» не уложить все, что выдавалось Филатовой в особом складе Губпродкома. Юлочкина мама только руками всплеснула, получив от дочки первую пайковую получку.

Но Юлочка предупредила, что это – по знакомству, и папе, и Петьке, брату-комсомольцу, сообщать об этом не следует, еще подумают невесть что!

– Знаешь, мама, какой папка мнительный… А ничего тут такого нет. Просто сам комиссар Упродкома мной интересуется. Такой смешной, придет в аппаратную и стоит, глазеет на меня, но боже упаси что-нибудь позволить!

Начальник продкома нередко просил Юлию Михайловну задержаться после смены, отстукать важную депешу, и Юлия выстукивала шифровки.

Цифры, цифры, цифры… Они летели по проводам в Томск, Омск, в Красноярск, в Семипалатинск, в Кокчетав.

Так и шло. Но вдруг в аппаратной появился «тифозный» доктор Андрей Иванович:

– Завтра… В десять часов вечера вы должны явиться на Кабинетскую улицу в дом номер пятнадцать…

Длиннейшая Кабинетская улица, которую не успели еще переименовать в Советскую, тянулась через весь город параллельно проспекту, уже ставшему Красным. Надвигалась ночь… С сумерками прилетел в город ветер, для начала прошелся по улицам легкой поземкой, но, немного погодя, громыхнул где-то оторванной ставней, загудел в водостоках и вдруг обрушил на черные, неосвещенные дома снеговую лавину позднего бурана-отзимка.

Днем Кабинетская – улица живая, даже многолюдная. Здесь расположен двухэтажный почтамт, и новониколаевцы, один за другим, несут сюда заклеенные вареной картошкой самодельные конверты. Поэтому днем на Кабинетской, второй по значению улице городка, оживленно. Но вот вползает в окна ранняя синева зимнего вечера, гаснут огни в стеклах почтамта, и Кабинетская начинает пустеть. А когда с Андреевской пожарной каланчи по городу ударят десять медных звонов и вступит в права комендантский час, Кабинетская, на все свои пять верст длины, – черная зловещая пустыня…