Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве

Коллектив авторов

Сущностные сдвиги происходят на данном периоде и в русско-европейском литературном процессе. В творчестве Достоевского, пережившего Сибирь не только духовно, но и топографически, она станет символом «мертвого дома». Показательно, что через десять лет появятся книги, продолжающие исследование проблемы: «Сибирь и каторга» С.В. Максимова, «Русская община в тюрьме и ссылке» Н.М. Ядринцева. Страшный мир каторги, о котором с такой болью рассказано в «Записках из Мертвого дома», и в «обновляющейся России», по ироничному замечанию Ядринцева, не перестал быть таким же страшным и жестоким.

С другой стороны, именно в Сибирь будет направлять своих любимых героев Достоевский для экстатического акта возрождения-воскрешения. В поисках новых путей и национального типа героя для литературы этой поры характерна тенденция к преодолению привычных границ, схождению с центральных дорог культуры на проселочные. Ю.М. Лотман,

говоря о сюжетном пространстве русского романа, приводит в пример слова М.Е. Салтыкова-Щедрина о том, что завязка современного романа «началась поцелуями двух любящих сердец, а кончилась <…> Сибирью». И это принципиально, так как в привычном сюжетном звене русских сюжетов: смерть – ад – воскресение, исследователь акцентирует подмену другим: преступление – ссылка в Сибирь – воскресение 157 .

157

Лотман Ю.М. Сюжетное пространство русского романа XIX столетия // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн, 1993. Т. 3. С. 102-103.

В публицистическом творчестве Лескова 60-70-х гг., где он уясняет для себя феномен русского странничества, бродяжничества, показателен выход на так называемую идею места, проблему культурного пространства. Тема Сибири, изначально развивающаяся в творческом сознании Лескова на уровне писательской интуиции, постепенно воплощается в его текстах в некую образную систему. Писатель, прекрасный знаток русских религиозно-сектантских движений, явления переселенчества, добровольного и вынужденного странничества, все больше присматривается к топографии народных перемещений. Поэтому не раз Сибирь предстает для него как своеобразный знак, символ-сигнал «земли обетованной», куда бредут все гонимые и страждущие в поисках «потерянного рая».

В принципиальном для творческой системы Лескова рассказе «На краю света» (1875) действие происходит в Сибири. На первоначальном этапе он покажет типичный путь героя к чужой и страшной периферии, мешающей соединению с сакральным центром и требующей особого усилия в преодолении, по терминологии В.Н. Топорова, «границы-перехода». На конечном же этапе герой уже испытает ситуацию воскрешения, и причиной этому станет не его миссионерская деятельность, а неосознанное подвижничество дикаря-тунгуза, возвратившего его, как Лазаря, к жизни. Постепенно Сибирь открывается для писателя как новое этноконфессиональное пространство, и он вводит в русский контекст еще одну формулу, закрепленную в национальном культурном сознании: Сибири как «края», но «края света». Таким образом, в мировоззренческой системе Лескова сохраняется привычная амбивалентность по отношению к сибирскому хронотопу, но с резким сломом устоявшихся понятий, и именно экзистенциальная природа сибирской границы как феномена сознания определяет характер ее семиотизации. Формирование сибирского дискурса продолжится и в позднем творчестве Лескова, в его рассказах-очерках 90-х гг.: «Сибирские картинки XVIII века», «Юдоль», «О квакереях», «Вдохновенные бродяги» (удалецкие «скаски»), «Продукт природы».

Значимым вкладом в формирование «сибирского текста» станет творчество В.Г. Короленко, развивающееся с начала 80-х гг. В записных книжках, дорожном дневнике, письмах периода якутской ссылки, сибирских очерках и рассказах писатель вырабатывает свою формулу Сибири как «настоящего складочного места российской драмы». Феномен русского странничества и бродяжничества, постигавшийся его творческим сознанием, оказался важным для жанра этнографического очерка. Излюбленным персонажем в нем предстает бродяга, беглый каторжник, поведение которого превращается в своеобразный жизненный жест. Важно, что писатель, вошедший в большой литературный ряд, никогда не потеряет под собой так называемую региональную почву. Философско-религиозные раздумья в постсибирский период творчества Короленко, выраженные в его дневниках, письмах, рассказах, приведут к значимой смене нарративных стратегий, когда он начнет говорить языком мифа, сказки, притчи.

Г.И. Успенский, предпринявший добровольную поездку в Сибирь, воспринимает ее поначалу как крест, движение в сторону ада, который должен пройти каждый человек. Но при этом у него произойдет и принципиальное столкновение-конфликт «книжного» представления о Сибири и собственного «открытия» места. Основной лейтмотив в сформировавшемся образе Сибири – устойчивое описание ее как страны негостеприимной, угрюмой, опасной, узилища для каторжников. Сибирская формула писателя – «виноватая Россия» – выразится не только в главном творческом итоге путешествия – цикле «Поездка к переселенцам», – но буквально «пронзит» все

его дорожные записи, письма с дороги.

А.П. Чехов по пути на каторжный остров Сахалин неожиданно откроет для себя Сибирь как особое пространство, что приведет и к перевороту привычного понятия Восток – Запад, «свое» – «чужое». Путешествие писателя в итоге обусловит важную смену позиций как в творческом, так и мировоззренческом плане. Показательно, что при постижении далекого экзотического пространства в центре внимания Чехова оказались не специфические местные проблемы, а общерусские противоречия культурной, социальной и политической жизни. Поэтому по мере «узнавания» нового пространства у него произойдет слом привычных стереотипов, результатом чего станет своеобразная демифологизация Сибири. Антропоцентризм Чехова выдвинул в центр повествования отдельные драматические судьбы, в итоге в преодолении начальной оппозиции «здесь» и «там» (России-дома и Сибири, страны-ада) объединяющим началом станет человек с трагической судьбой, но способный к постоянному развитию, умеющий покорять пространство и вести диалог с миром.

Как видим, новый «опыт» осуществляется писателями в процессе «опровержения» уже существующего «знания». Постепенно пространство Сибири демифологизируется и то, что считалось «типическим, детипизируется». В итоге, к концу века, по точному выражению Е.Н. Эртнер, «Сибирь из предмета «в-себе» становится интенциональным предметом, неким «в-себе для-нас» 158 . Сам же «сибирский текст» все больше начинает выражать себя уже на уровне определенного «метатекста».

Известно, что граница обеспечивает контакт со средой при всей своей максимальной удаленности от центра. Сибирская граница как реалия и тем более как художественный знак-образ полностью соответствует ментальным закономерностям, сложившимся к этому времени в русской литературе и культуре. Г.Н. Потанин, осмысляя феномен сибирской литературы в статье «Роман и рассказ в Сибири», определенно рассматривает ее проблему уже не в узко локальном, но принципиальном смысле, выявляя в ней особые органичные «кристаллические формы» 159 . Крайне характерным ему видится актуализация новых жанров и сюжетов в творчестве сибирского писателя Н.И. Наумова.

158

Эртнер Е.Н. Указ соч. С. 26.

159

Потанин Г.Н. (Авесов). Роман и рассказ в Сибири // Сибирь. 1876. № № 40, 44, 51.

Несомненно, что особенности нарратива, стратегии межкультурного диалога в текстах Наумова связаны с его личным опытом и сибирским материалом, задающим самую разнообразную жанрово-нарративную природу произведений. Но если учесть, что многое может дать взаимодействие жанров, чьи контуры пересекаются в пределах одного произведения, то преобладающее место в творчестве Наумова занимает очерк, позиционирующийся как некий универсальный в плане содержания жанр, размывающий границу между художественным и документальным письмом. Основная тема его произведений – жизнь народа в многообразных ее проявлениях, изображение пестрого люда, крестьян, купцов, обозников, переселенцев, пустившихся в путь по России. Практически все сюжеты очерков писателя связаны с дорогой, сибирским трактом, сам же автор выступает в них не просто как чиновник по крестьянским делам, но и как «невольный турист».

Н.М. Ядринцев в 80-х – середине 90-х гг. продолжает публиковать в «Восточном обозрении» огромное количество статей, посвященных «сибирскому вопросу», включающих целый комплекс проблем: центра и периферии, тюрьмы и ссылки, русских переселенцев, инородцев и пр. Как подчеркивает современный исследователь, «в процессе систематического осмысления судьбы Сибири Ядринцевым используется весь спектр гуманитарного знания – история, геополитика, экономика, лингвистика. Постигая историю Сибири в пространственных категориях, он определяет место ее развития не Европой и не Азией, но той особой территорией-конгломератом, которой предстоит новая роль и новые задачи» 160 . В итоге в его творческой системе происходит окончательное формирование колониального дискурса, впервые представленного в областнической доктрине последней трети XIX в.

160

Емельянова Т.Н. Областничество Н.М. Ядринцева как философия российской действительности. СПб., 2004. С. 98.