Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве

Коллектив авторов

Симпатия Калашникова к Николаю I ярко отразилась в громадном труде, которому автор посвятил последнее десятилетие своей жизни, – «Историческом обозрении устройства Государственных Крестьян и Имуществ под непосредственным ведением Государя Императора Николая Перваго», насчитывающем 3496 страниц. Он считал, что эта работа является образцом «административной истории», нового вида историографии, в которой остро нуждалась Россия XIX в. Историки, писал Калашников, преимущественно имели дело с межгосударственными взаимоотношениями, редко затрагивая «административныя деяния ГОСУДАРЕЙ, их тяжкия сумы и заботы о благе народов, внутри своих кабинетов». Если бы они обратили внимание на подобные предметы, в таком случае было бы «менее ложных толков и более признательности в народах к их властителям» 137 . На первый взгляд, донкихотская задача создания 3500-страничной истории царских деяний, написанной накануне

отмены крепостного права, выглядит замыслом, преисполненным сервильности. Однако если мы примем во внимание, что Калашников решил осуществить свой грандиозный проект самостоятельно, посвятив ему личный досуг и получив в награду за него всего лишь табакерку, это верноподданническое сочинение предстанет великолепным примером отношения русского чиновника к службе как к подобию некоего священнодействия, поистине важнейшему слагаемому его жизни.

137

Судьба рукописи неизвестна. Приведенные цитаты взяты из переписки автора, которую он вел, тщетно стремясь найти издателя своей работы: ИРЛИ. Ф. 120. Оп. 1. Ед. хр. 138. Л. 35-35 об.

Подведем итоги. Словцов и Калашников являлись сибиряками, считавшими имперское правление созидательной силой, которая не столько угнетала царских подданных, сколько улучшала их состояние, чего самостоятельно, вне этой опеки, они едва ли смогли бы достичь. Альтернативой империи, по их мнению, был хаос. Однажды Словцов, объединяя в присущем ему духе Россию и Древний Рим, сказал по этому поводу: «Брут последний Римлянин (курсив Словцова. – М.С.) – этот отголосок давно идет. Но лучше бы назвать его последним сумасбродом. Как можно было умному Римлянину не видеть, что обширная Империя скоро превратится в хаос без единодержавия?» 138 . Словцов и Калашников отождествляли себя с главными задачами имперского государства, так как служба не только обеспечивала их в материальном отношении, но и становилась поприщем для духовной и интеллектуальной деятельности. Будучи представителями как «государства» в узком смысле, так и «образованного общества», они демонстрируют исследователям убедительный пример тесной связи между образованием и непосредственной практикой имперского управления. Ключевой антитезой их социальной картины мира было противопоставление «просвещенных» и «непросвещенных» людей, нежели оппозиции «государства» и «общества», «России» и «Сибири» или «русских» и «нерусских». Быть образцовыми подданными подразумевало в их случае одновременное соединение сибирской идентичности с осознанием своей миссии как слуг империи, ибо «национальные» и «областные» интересы были, с их точки зрения, одними и теми же слагаемыми основного – имперского – направления русской истории.

138

Там же. Ед. хр. 101. Л. 4-4 oб. Письмо от 24 янв. 1822 г. Марк Юний Брут (85-42 до н.э.) – знаменитый защитник Римской республики, сыгравший решающую роль в убийстве Юлия Цезаря в 44 г. до н.э.

МАРК А. СОДЕРСТРОМ

Специфика бытования «сибирского текста» в литературной ситуации последней трети XIX века

Современное состояние литературоведения диктует необходимость дальнейшего изучения и внедрения в научный оборот новых материалов, связанных с так называемым сибирским текстом. Разнообразные архивные источники, многочисленные статьи областников в центральной и региональной прессе, их дневники, письма, наряду с исследованием русско-европейских литературных процессов, дают возможность показать, как многие геополитические и геоэкономические обстоятельства второй половины XIX в. помогли становлению культурного регионализма в Сибири и формированию очередного локального мифа российской цивилизации.

Этому способствовал ряд благоприятных факторов, особенно ярко проявившихся в последние десятилетия XIX в.: явный поворот культуры в сторону собирания и обработки фольклора различных народов Российской империи, мощное развитие русской этнографии, следовавшей во многом западным, позитивистским образцам. Огромное значение в это время имели многочисленные экспедиции, предпринятые Русским Географическим обществом на далекие российские окраины, целью которых было не только открытие новых территорий, но и стремление запечатлеть обычаи, уклад, традиции и нравы практически не известных дотоле этносов.

Все это было связано с дальнейшим постижением «русской идеи», поисками национально-православной идентичности. Формирование писателей-регионалистов сопровождалось значимыми явлениями в русско-европейской литературе, где общими становились как народнические установки, выразившиеся в творчестве позднего Лескова, Успенского, Короленко, так и несомненный

поворот их творческих интересов на Восток, в сторону Сибири, особенно ярко проявившийся в путешествии Чехова на остров Сахалин. Более того, некоторые писатели, вошедшие в большой литературный ряд, никогда не потеряли под собой так называемой региональной почвы, как это произошло, к примеру, с Короленко.

Начало эпохе 80-90-х гг. положили драматические политические и культурные события – убийство Александра II, Пушкинский праздник, речь Достоевского, – а ее финал отмечен возникновением в середине 90-х гг. символизма и этапным исследованием Д.С. Мережковского «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы». Общее в интонации этого времени – ощущение завершенности литературной эпохи классического реализма, исчерпанности прежних художественных форм и поиск новых средств художественной выразительности. К этому времени происходит и закономерное вытеснение прежних понятий «действительность», «среда», «общество», «тип» – понятием «художественный мир» 139 . Связано это с всё более тесным сближением литературы с философией, культурологией, ориентированных на постижение сущности духовных процессов. Не случайно в означенную эпоху создаются первые литературно-философские работы В. Соловьева, К. Леонтьева, В. Розанова и др.

139

См. об этом: Кондаков Б.В. Русский литературный процесс 1880-х годов: Автореф. дисс. … д-ра филол. наук. Екатеринбург, 1997.

Мережковский предельно точно выявляет общую тенденцию, характерную для литературы этой поры, – «предчувствие божественного идеализма, возмущение против бездушного, позитивного метода, неутомимую потребность нового религиозного или философского примирения с непознаваемым» 140 . Отмечая, что истинная религиозность на данном этапе сохранилась только в народе, критик видит возврат к религии в необходимом преодолении пропасти между интеллигенцией и народом. Такого рода установка связана и с общим кризисом западно-европейской культуры, при котором обыденное сознание, наука и прежняя философия начинают трактоваться как однозначное и пассивное отражение реальности, данной в преобладающем чувственном восприятии. Господство позитивистско-натуралистической философии и кризис европейских наук ведут к острой критике сциентизма и позитивизма и, как закономерное следствие, возникновению феноменологической философии.

140

Мережковский Д.С. О причинах упадка и о новых течениях современной литературы // Мережков-ский Д.С. Полн. собр. соч. СПб.; М., 1912. Т. XV. С.289.

Литературно-культурные процессы данного времени становятся все более разнообразными по своим мировоззренческим и эстетическим признакам. Множественность течений и направлений, резкая полемичность, необычайная подвижность, быстрая смена форм и стилей ведут к тому, что в последние десятилетия XIX в. литературный процесс крайне усложняется, представляя собой, по сравнению с предшествующими эпохами, необычайно разнородные, разнохарактерные, удивительные по своей многоликости явления. В литературе назревает кризис реалистического сознания, влекущий за собой акцентировку ее религиозно-философской составляющей.

Предмет и объект нашего исследования связаны с литературным процессом последней трети XIX в., именами позднего Лескова, Короленко, Успенского, Чехова, которые в своем творчестве и подчас личной биографии способствовали развитию темы Сибири в русской литературе и оказывали определяющее влияние на формирование «сибирского дискурса». С другой стороны, осмысление пространственных границ Сибири, ее истории, природы, общих типологических моделей, заданных культурно-символическими смыслами ее образа, вело к формированию регионального самосознания, что выразилось в явлении сибирского областничества и того письменного наследия, которое неизбежно возникало в непосредственной связи с процессами общелитературными.

При такой постановке проблемы основным материалом видятся тексты не только художественные, но и те, в которых прослеживаются процессы наращения мысли, вызревания идей, их прорастания в ткань художественного текста. Это многочисленные статьи, письма, личные и дорожные дневники, записные книжки, рукописи-фрагменты – все те жанры, которые, по терминологии Л.Я. Гинзбург, относятся к категории «промежуточных». Литература этой поры начала приобретать отчетливые религиозно-философские черты, говорить языком мифа, легенды, предания. Кризис реалистического сознания и поиск новых средств выразительности привел в то же время к явному размыванию границ между художественным и публицистическим типами письма. Очерки, рассказы, картины, сцены, эскизы, дневники, письма стали занимать привычное место классических повествовательных форм и из разряда жанров «промежуточных» становиться в литературе ведущими.