Сибиряки
Шрифт:
— Эй, инженер, тебя в проходной спрашивают! — окликнула Житова девушка. — Такая красивенькая приехала!.. Жена, что ли?
Житов похолодел: неужели Нюся? Отряхнул с рукава стружку, провел рукой со лба назад по смоляным кудрям, поспешил к проходной будке. Нюська!
— Здрасте, Евгений Палыч! — улыбается, а сама так и смотрит в глаза, рад ли?
— Здравствуй, Нюся? Ты как сюда? К нам? — Житову не верится, что перед ним она, Нюся!
— А я в Иркутск, Евгений Палыч, в музыкальное училище еду. Документы велят сдать, ну и еще зачем-нибудь… Как вы тут?
— Хорошо,
— ДОК? А чего я в них понимаю, в ДОКах-то ваших, Евгений Палыч? — рассмеялась Нюська.
Житов смутился. В самом деле, зачем Нюсе ДОК? Не нашел лучшего предложить.
— Ты, наверное, устала с дороги? Пойдем в столовую! Ты проголодалась?
— Ой, Евгений Палыч, как были вы суматошный, так и остались. Да ничегошеньки я не хочу!.. Вон машина гудит, меня кличут…
— Как? Уже?..
— До свиданья, Евгений Палыч. А будете в Иркутске, в музучилище меня спросите. Я в Иркутске дней десять буду, у тетки… До свиданья!
Нюська помахала ему рукой, убежала к машине. Житов не пошел за ней, постоял, посмотрел вслед умчавшейся трактом машине с Нюськой, вернулся в цех.
— Инженер, видал свою девку?
Слово «девка» резануло Житова по слуху. Нюся — и «девка» никак не вязалось в его представлении, хотя и сам в душе жалел порой о ее грубоватых манерах. Не ответив девушке, прошел мимо.
— Девоньки, война! Война с Германией, девоньки! — покрывая шум пилорам, раздался за его спиной чей-то выкрик.
Через минуту ДОК опустел, замер, и рабочие собрались под единственным на автопункте громкоговорителем. В необычной, пугающей тишине тихо простонал голос:
— Мамоньки, чего ж теперь будет-то!..
— Алексей Иванович, а вам только что звонили с вокзала…
— Кто?
— Вот, пожалуйста, я записала все слово в слово.
И еще: вас Игорь Владимирович ждет. Он там, в техотделе… пригласить?
— Да-да, пригласите… — машинально произнес Поздняков, весь ушедший в чтение записки.
«Передайте Алексею Ивановичу, что санитарный поезд отходит в семь часов… в семь часов вечера… по местному времени… Я его буду ждать на перроне… у поезда… Очень прошу вас передать… очень важно… Червинская Ольга Владимировна…»
«Что за поезд? Причем тут Оля?.. Неужели?.. До семи еще почти час…» — соображал Поздняков, глядя на стоявшую перед ним секретаршу.
— Вызовите машину!
— Хорошо, Алексей Иванович. К вам…
Но Гордеев уже входил в кабинет.
— Я пришел к вам предложить свои услуги, Алексей Иванович. Не обязательно главным…
Поздняков встал.
— Спасибо, Игорь Владимирович. И только главным!
— Вы не больны, Алексей Иванович?..
— Да разве сейчас есть время болеть, Игорь Владимирович! Вот уж если после войны… Простите, но мне нужно спешить. Садитесь и пишите приказ о своем возвращении… Пишите, пишите, теперь каждый час дорог, Игорь Владимирович!
Было без двадцати семь, когда Поздняков вышел на перрон и, бегло окинув стоявшие перед
— Алеша!!
Поздняков не сразу отличил в толпе Ольгу. В синем армейском берете с маленькой звездочкой надо лбом, в туго стянутой ремнем гимнастерке и синей короткой юбочке, она поразила его своей неожиданной переменой, подтвердившей страшную догадку.
— Оля!.. Что это значит, Оля?..
— Здравствуй, Алеша. А я уже думала — не придешь… Кстати, ведь вы, кажется, знакомы? — Ольга озорно подтолкнула к нему стоявшего рядом с ней Лунева.
Поздняков едва пожал ему руку.
— Я уезжаю, Алеша. Ты же сам предлагал мне уехать, помнишь? Как видишь, я оказалась послушнее тебя…
Она еще шутит! А может быть, она не на фронт? Только съездит за ранеными?..
— Оля, куда ты едешь?
— Как куда? Куда все…
— Совсем?
— Ну, совсем — это не совсем точно. По крайней мере до конца войны… Яков Петрович… Яшенька, голубчик, я проголодалась, а до ужина еще неизвестно сколько ждать…
— Да-да, конечно… Я понимаю…. Я куплю вам бутербродов!.. — Лунев неожиданно просиял и чуть не бегом бросился к ресторану.
— Так вот, Алеша, ты просил решить. Я решила, Яков Петрович — мой жених… Ну-ну, только без сцены!.. Он будет ждать меня…
— Оля, это неправда!
— Это правда, Алеша! Я не хочу с тобой драться, Алеша, хотя я и офицер, — улыбнулась она своей лучистой улыбкой, — а быть твоей женой — это драться. Я злая, я эгоистка… да и ты эгоист хороший… Я чересчур трудная жена для тебя, Алеша. Давай лучше останемся друзьями…
Поздняков нервно вздохнул.
— Я очень рада, что ты пришел. Я прошу тебя, Алеша, не оставляй няню… совсем одну…
— Но ведь твой жених, Оля… — поймал ее на слове Поздняков.
— Ах, вот что! Конечно, если Яша уедет следом за мной. Но может быть, тебе трудно?..
— Нет, Оля, для тебя мне ничего не трудно.
Они пошли вдоль состава. Алексей осторожно взял ее руку. Протяжный паровозный гудок разорвал душу.
— Оля, может быть, это еще… изменится?
— Что? С Яшей? Никогда!.. — И вдруг резко повернулась к нему, — сказала горячо, с болью: — Алеша, поцелуй меня… в последний раз! — И, не дождавшись, когда Поздняков возьмет ее голову, сама прижалась к нему, целуя глаза, губы, щеки… И оттолкнула.
Тихо перестукивая буферами, двинулись зеленые краснокрестые вагоны.
— Иди, Алеша! Уходи, слышишь!?.
— Оля!..
— Ступай, ступай!.. И возвращайся к семье! Это моя последняя просьба!..
Ольга попятилась от Алексея, не спуская с него своих полных мольбы и страдания синих глаз, обернулась, вскочила на подножку вагона. С бутербродами в руках подбежал к движущемуся составу Лунев, сунул ей в руки покупку, зашагал рядом. А Ольга, стоя на подножке, смотрела в его, Позднякова, сторону: маленькая, недвижная, родная, и рядом с вагоном бежал этот высокий, узкоплечий, размахивая рукой, будто отталкивая нечто…