Сидящие у рва
Шрифт:
— О чем ты? — Уггам шагнул к Хуараго. — Ты хочешь сказать, что я ради спасения своей жизни…
— О, еще раз прости! Ты неправильно понял меня. Я хочу сказать, что могло бы быть хуже. Пусть здравствует посол — как дополнительный козырь в борьбе с ордой. Пусть Маттуахаг через странствующих монахов-отщепенцев сносится с кааном; ты можешь воспользоваться этим каналом и сделать так, чтобы хуссарабы не узнали ничего важного, а получали ложные известия. Например, что войск у тебя гораздо больше, чем есть на самом деле. Это позволит выиграть время… Что же касается предательства… У тебя всегда
НУАННА
Траурная процессия вошла в Нуанну по Царской дороге, с востока. На протяжении последних нескольких миль вдоль дороги стояло охранение; солдаты выстроились и на улицах Нуанны, и когда катафалк с гробом проезжал мимо, они салютовали поднятыми щитами.
Позади охранения толпились нуаннийцы. Они показывали пальцами на ехавшего перед катафалком начальника агемы. У него была черная повязка вокруг обнаженной головы, и черный конский хвост за плечом, и плащ с черной каймой. Нуаннийские женщины приподымали покрывала с голов, мальчишки шныряли в толпе, водонос, несмотря на торжественность момента, продолжал кричать, предлагая воду, пронзительно и протяжно.
На площади перед дворцом жрецов оцепление стояло в несколько рядов, и все-таки с трудом сдерживало многотысячную толпу.
Зрелище было в новинку — аххумы еще никогда не устраивали столь пышных похорон.
Катафалк остановился в центре площади, неподалеку от помоста, на котором стояли тысячники — члены Совета с Хаммаром во главе. Зарокотали барабаны в тревожной, скатывавшейся вниз, дроби.
К помосту воины агемы в траурных накидках стали складывать вражеские штандарты, флаги, драгоценное вооружение, захваченное в боях.
Затем взревели трубы. Агема выстроилась в каре вокруг катафалка и помоста. Четыре оруженосца взошли на катафалк, подняли гроб и перенесли на помост.
Тысячники обнажили головы. Гроб снова подняли и понесли вокруг площади. Каждая сотня, мимо которой проносили тело полководца, салютовала. Осипшие глотки выкрикивали:
— Ушаган!
Гроб совершал круг почета, и конца ему не было видно.
Громко заплакал ребенок.
Домелла вздрогнула, как от удара, и очнулась. Обвела глазами круглый зал. У алтаря по-прежнему бродили жрецы-нуаннийцы. Но сквозь сумрачное пение слышались и другие звуки, нарушавшие мрачную гармонию. Глухой рокот, удары, и даже отдаленный, неясный гул голосов.
В походках жрецов чувствовалась некоторая суетливость.
— Ты очнулась, царица? — Домелла вздрогнула от раздавшегося совсем рядом человеческого — почти забытого — голоса. В полутьме разглядела смутно знакомое лицо. Белый лоб, горящие глаза, черная с седыми подусниками борода.
— Я Крисс. Крисс, которого ты, может быть, еще помнишь.
Домелла хотела кивнуть, и обнаружила на шее тяжелый железный ошейник. Звякнула цепь.
— Все здесь, кроме Аххага и твоего сына.
Домелла выглянула из своей ниши, натянув цепь. Следом за Криссом был Ашуаг, дальше — Хируан. В некоторых нишах были по два узника — но слишком слабый свет коптилок не позволял их рассмотреть.
Она вспомнила.
— Аххаг отправился
Слышишь?.. Кажется, кто-то пытается продолбить эти стены.
Домелла кивнула. Нахлынула боль и потемнело в глазах.
— Царица! — голос Ашуага, который пытался выглянуть из своей норы. — Скажи, где полководцы? Где Нгар?
— Погиб в Огненных горах, — Домелла, наконец, разжала запекшиеся губы.
— Где Гарран?
— Он не вернулся. Говорят, он решил обогнуть всю землю.
— А Берсей?
— Берсей умер. Погиб в Канзаре.
— Кто же командует сейчас войсками?
— Темник Хаммар.
— Т-с-с! Они идут…
Жрецы, суетившиеся у алтаря, повернулись в сторону узников. От алтаря теперь исходило слабое свечение, делая фигуры жрецов в балахонах огромными и зловещими.
Сразу несколько из них приблизились к узникам. Они прошли вдоль всех ниш. Остановились. Домелла подняла голову, когда один из жрецов приблизил к ее лицу факел.
— Ты… — сказал он на языке Равнины. — Наверное, ты. Кто-то должен стать Великим Жрецом на следующую вечность. Имя и бессмертие даст Хаах. Больше некогда ждать.
— Она женщина, — тускло сказал другой.
— Она самая главная, — возразил первый. — Тот, называвший себя царем, уже не вернется. А если вернется — когда мы отправимся в Глубины, мы возьмем его с собой.
Домелла подняла глаза, откинула движением головы мокрую прядь волос. В зеленоватом свете она разглядела Аххага. Он держал за руку сына. Мальчик стоял с закрытыми глазами, понурившись; он, кажется, упал бы, если бы не рука царя.
Домелла инстинктивно протянула руки — и какая-то сила швырнула ее назад, в мокрую стену.
Домелла закричала — и внезапно увидела, что нет ни Аххага, ни ее сына — это все те же серые капюшоны, все те же безжизненные лица.
Крепкие руки приподняли Домеллу. Чаша с густым напитком оказалась возле губ. Ее заставили сделать несколько глотков.
Через мгновение она смогла подняться на ноги. Капюшоны разомкнули цепи и повели Домеллу к центру зала.
Теперь это был не зал — Домелла с удивлением увидела голубое небо и снежные пики гор, изумрудные долины и рощи, прорезанные серебряными нитями рек.
— Час перевоплощений, — прошептал кто-то над самым ухом.
Жрецы раздевали ее. Руки скользили по самым сокровенным местам, и снова ей послышался голос Аххага:
— Ты по-прежнему прекрасна, дитя заката… Мы так и не узнаем, кто ты, откуда пришла…
Потом сияние стало ярче и резче. Она увидела знакомых людей — они изменились, но были по-прежнему добры и верны ей. Даггар, ради нее потерявший имя. Крисс, ученый безумец. Ашуаг, служака и добряк. Красавец Ассим — он был влюблен в нее, и готов был исполнить любое ее желание. Старик-нуанниец — он-то здесь зачем?.. И, наконец, по-волчьи заросший до самых глаз бывший раб и воитель Эдарк. И снова ей показалось, что она видит маленького Аххага. Вот он, малыш — прижался головкой к самому низу ее живота. Он иногда так играл, подсмотрев забавы взрослых: обнимал ее за бедра, целовал в них и кричал: «Ты сладкая, мама!»