Сила басурманская

Панарин Сергей Васильевич

К разочарованию Станислава, посетительница не продемонстрировала ему даже пальчики и запястье.

Сглотнув слюну, а потом распечатав и развернув бумагу, Драндулецкий прочитал:

«Исмаил-шах приветствует тебя, незнакомый друг Персиянии!

Мой славный посол Торгаши-Керим мог попасть в беду, и я велел его старшей супруге последовать по его стопам, дабы передать мозговскому шаху дополнение к письму, отправленному с верным Торгаши. Ты достойно обошелся с моим подданным, незнакомый друг Персиянии, потому-то благочестивейшая Гюльнара

и вручила мое послание именно тебе.

Помоги дружбе Эрэфии и Персиянии еще раз. Как можно скорей донеси до ушей шаха вашего главного халифата страшную весть: мангало-тартарин подступает к пределам Эрэфии. Сделай это, да покроет твои расходы золото, кое передаст тебе Гюльнара».

Усилием воли сдержав довольную ухмылку, Драндулецкий церемонно промолвил:

– Вам неимоверно повезло, ибо вы пришли к единственному человеку, могущему и обязанному вам помочь.

– Хвала небесам! – тонко воскликнула персиянка и попятилась к двери. – Я тотчас же возвращаюсь на родину со счастливым известием!

– А золото… – как бы невзначай напомнил Станислав вкрадчивым тенорком.

Гостья сокрушенно заохала, и из-под одежды появился увесистый мешок. Рука Драндулецкого ощутила приятную прохладу золота. Позвякивало музыкально и многообещающе.

– Где ты остановилась, хм, прекрасная Гюльнара?

– Там, в платном пристанище путников.

– Будь моей гостьей, – улыбнулся боялин, принимая самый обольстительный вид и тон.

Увы, чары, легко распространявшиеся в среде тянитолкаевских женщин, на иностранку не произвели должного эффекта. Чувствовалось, что не зря ее назвали благочестивейшей.

– Спасибо, господин, но я должна вернуться. Поспеши и ты. Письмо шаха Исмаила, да продлятся его годы, весьма важно.

Боялин повел рукой по коротким волосам.

– Тогда исполни мою маленькую просьбу, умоляю тебя, – почти прошептал Станислав, закусывая нижнюю губу. – Открой личико.

– Не оскорбляй меня, – холодно ответила Гюльнара и ушла.

Драндулецкий досадливо щелкнул пальцами и поспешил к другой двери. Там, в задней комнате, его уже ждал Первыня. Молодой дружинник поприветствовал боялина и поправил упрямый каштановый вихор, торчащий над высоким лбом. Скуластое лицо выражало готовность служить.

Станислав поморщился. Ему не нравился исходящий от парня запах. Здесь витала смесь пота, проливаемого во время ежедневных тренировок, и амбре, испускаемого кожаной робой, поверх которой Первыня носил кольчугу.

– Друг мой, сейчас от меня вышла женщина. Персиянка в глухом наряде. Проследи, вызнай, где остановилась, расспроси, с кем она. Все, поспешай!

Дружинник коротко кивнул и затопал к выходу. Звякнули защитные пластины, нашитые на штаны. Замелькали старые, но крепкие сапоги с высокими голенищами.

Оставшись в одиночестве, боялин уселся за столик, открыл мешок. Благородно блестящее золото подняло настроение, а неудача, постигшая ловеласа в самом начале флирта, забылась. Следовало правильно распорядиться

сведениями, полученными от посланницы персиянского шаха.

«Кому война, а кому и мать родна, – припомнил пословицу Драндулецкий. – Пусть мозговский князь узнает о набеге. Моя задача – использовать знание здесь и сейчас. Идти к Световару? Да ну его во все стороны! Я стану спасителем Тянитолкаева. Я буду его князем!»

Была маленькая проблемка: Станислав не терпел насилия и боялся умереть, а война, как известно, мероприятие богатое на это дело… Поджав губы, Драндулецкий выругал себя за мягкотелость. Правильно организовав ополчение, он останется в тылу, а то и за городскими стенами. Или за валом. Тут уж надо смотреть, откуда пожалуют мангало-тартары. Дикая орда встретится с хищным умом боялина-избавителя. Станислава Великолепного. Да, да, да!.. За это следовало выпить.

Драндулецкий наполнил кубок, потянулся к отложенной на атласную подушку лютне.

В комнату вбежал запыхавшийся Первыня.

– Сбегла! – Он потряс темными тряпками. – Зашла за угол и как сквозь землю провалилась!

– Друг мой, ты пьян? – нахмурился боялин.

– Трезвее покойника!

Дружинник уронил тряпье на пол. По сарацинскому узору Станислав узнал паранджу Гюльнары. Ловка, чертовка персиянская!

По этому поводу тоже следовало выпить, причем как можно скорее.

* * *

Шагая к обиталищу волхвов, Старшой раздумывал, верно ли он поступил, начав называться князем Задолья. Ложь, изобретенная под страхом быть расстрелянным, оказалась удачной. Иван откопал в завалах памяти словечко «ребрендинг». Да, он увел из-под позорного удара доброе имя одного из братьев-богатырей, о которых говорила вся Эрэфия, и не стал измазывать его в связях с Мухаилом Гадцевым сыном.

Но как страдало самолюбие! По всем раскладам выходило, что следовало принять неравный бой с кочеврягами. И пасть смертью храбрых. Если белобрысый Эльфенсон выглядел тщедушным, то два бугая с топорами никак не тянули на проходимое препятствие. Переступил через гордость, остался жив. Лучше бы погиб! А мамка? А брат? Вот невезение. Нет, это точно Лихо сглазило!

Мысли бегали по кругу, кусок в горло не лез. Оно было кстати: следовало экономить.

На окраине Двери Старшой увидел молельный холм, на котором высились идолы. У подножья теснились землянки, где жили волхвы.

Дембель как раз прошел мимо стайки юных жрецов-учеников и услышал за спиной:

– Именем Цаментия-Ногодержителя, силою Спотыкалия-Носодробителя, мощью Столбыни-Чарогонителя заклинаю тебя – остановись!

Старшой невольно остановился, борясь со смехом. Очень уж нелепо прозвучало заклятье.

– Вот видите! – возопил паренек в рубище вроде того, что дембель видел на вещем старце Карачуне. – Получилось!

– Нет, друг, тебе еще учиться и учиться, – произнес Иван и подмигнул. – Я и сам великий чародей. Обладаю даром убеждения.