Сила безмолвия
Шрифт:
Его глаза лучились смехом.
— А еще в этот день ты приобрел свою замаскированную безжалостность, — продолжил он. — Твоя маска, конечно, не была так хорошо развита, как теперь, но то, что ты получил потом, является рудиментом того, во что превратилась твоя маска великодушия.
Я попытался возразить. Мне не нравилась идея замаскированной безжалостности, независимо от того, как он излагал ее.
— Не надо пробовать свою маску на мне, — сказал он улыбаясь, — прибереги ее для лучших времен — для тех, кто не знает тебя.
Он посоветовал мне вспомнить точный
— Как только ты чувствуешь, что холодная ярость накатывает на тебя, — продолжал он, — ты начинаешь маскировать ее. Ты не шутишь с ней, как делал это мой бенефактор. Ты не пытаешься рассуждать о ней вслух, подобно мне. Ты не притворяешься, что она интригует тебя, как нагваль Элиас. Это три маски нагвалей, которых я знал. А что сделал ты? Ты спокойно подошел к своей машине и отдал половину пакетов мальчишке, который помогал тебе их нести.
До этой минуты я не помнил, что кто-то действительно помогал мне нести пакеты. Я сказал дону Хуану, что видел огоньки, танцующие перед моими глазами, и думал, что вижу их, потому что, движимый своей холодной яростью, нахожусь на грани обморока.
— Ты не был на грани обморока, — ответил дон Хуан. — Ты был на грани входа в состояние «сновидения» и самостоятельного «видения» духа, подобно Талии и моему бенефактору.
Я сказал дону Хуану, что не великодушие заставило меня отдать пареньку пакеты, а холодная ярость. Я должен был что-то сделать, чтобы успокоить себя, и это было первым, что пришло мне в голову.
— Но это же точно то, о чем я говорил тебе. Твое великодушие — ложь, — ответил он и начал смеяться над моей тревогой.
Свидетельство безупречности
Пока дон Хуан рассказывал о разрушении зеркала самоотражения, совсем стемнело. Я сказал дону Хуану, что выбился из сил, и, возможно, нам будет лучше отменить путешествие и вернуться домой, но он утверждал, что мы должны использовать каждую минуту отведенного нам времени для пересмотра магических историй или воспоминания о движениях моей точки сборки, насколько это возможно.
Мне захотелось пожаловаться. Я сказал, что состояние глубокой усталости, такое, как мое, порождает только неопределенность и отсутствие уверенности.
— Твоя неопределенность ожидаема, — деловым тоном произнес дон Хуан. — В конце концов, ты имеешь дело с новым типом последовательности. Нужно время, чтобы привыкнуть к нему. Воины тратят годы в преддверии ада, где они уже не обычные люди, но еще и не маги.
— И что в конце концов происходит с ними? — спросил я. — Они выбирают, какую из сторон принять?
— Нет, у них нет выбора, — ответил он, — каждый из них осознает, что он уже маг. Трудность в том, что зеркало самоотражения очень крепкое и отпускает свои жертвы только после жестокой борьбы.
Он замолчал и как бы ушел в раздумья. Его тело вошло в состояние жесткости, которое я наблюдал всегда, когда им овладевало то, что я характеризовал как мечтания, а он описывал как моменты передвижения его точки сборки, в течение которых он мог вспоминать.
— Я хочу
Он начал говорить о том, что случилось с ним после приезда в Дуранго, все в той же женской одежде, после многих месяцев путешествия через Центральную Мексику. Он сказал, что старый Белисарио отвел его в гасиенду, чтобы спрятать от человека-чудовища, который гнался за ним.
После прибытия на место дон Хуан — очень отважно для своей молчаливой натуры — познакомился с каждым, кто жил в этом доме. Здесь находились семь красивых женщин и странный, необщительный мужчина, который не пожелал с ним и слова сказать. Дон Хуан восхищался чудесными женщинами и избавлением от попыток чудовища поймать его. А они еще больше восхищались его маскировкой и историей, которая произошла с ним. Они никогда не уставали выслушивать подробности его путешествия, и каждая из них поражалась тому, как совершенно знание, полученное им во время долгого пути. Правда, дона Хуана немного удивляла их осанка и самоуверенность, которые были просто невероятными для него.
Семеро женщин были удивительны, и общение с ними делало дона Хуана счастливым. Он любил их и верил им. Они обходились с ним с должным уважением и вниманием. Но что-то в их глазах говорило ему, что за фасадом очарования скрывается ужасающая холодность и равнодушие, которое он никогда не сможет постичь.
Ему приходило в голову, что при такой легкости поведения и презрении к формальностям эти сильные и красивые женщины должны быть свободными. Но для него было ясно, что это не так.
Дону Хуану нравилось в одиночестве бродить по имению. Его поражал огромный особняк и прилегающие к нему земли. Он никогда не видел ничего подобного. Это был старый колониальный дом с высокой оградой. Внутри были балкончики с цветочными горшками и внутренние дворики с громадными фруктовыми деревьями, которые дарили тень, уединение и тишину.
Вокруг двориков на первом этаже располагались огромные комнаты с просторными коридорами. Выше находились таинственные спальни, куда дону Хуану не позволяли ступить и ногой.
В течение следующих дней дона Хуана поразил глубокий интерес женщин к его благополучию. Они буквально все делали для него и ловили каждое его слово. Никогда прежде люди не были так добры к нему. И все же, никогда прежде он не чувствовал себя таким одиноким. Он постоянно находился в обществе красивых, необычных женщин и, тем не менее, он никогда не был так одинок.
Дон Хуан был уверен, что его чувство одиночества возникало от неспособности предсказывать поведение женщин или знать их действительные чувства. Он только знал, что они говорят с ним о самих себе.
Через несколько дней после приезда женщина, которая казалась лидером остальных, дала ему совершенно новую мужскую одежду и сказала, что притворяться девушкой ему больше необязательно, поскольку, кем бы ни было чудовище, его теперь нигде не видно. Она сказала ему, что он может идти, куда пожелает.