Сила притяжения
Шрифт:
Ревновал ли я? О, ещё как. Это была такая, по-настоящему братская ревность, когда ты понимаешь, что твоя девочка выросла и пора смириться с тем, что она будет гулять не только с тобой. Ты больше не центр её вселенной, и, если она, не дай бог, влюбится — молись, чтобы в её галактике в принципе осталось место для тебя. Я любил её — всё так же сильно, как и раньше, но вместе с тем, начинал чувствовать что-то плохое, тёмное. Что-то, что мне не нравилось. Потому что я не хотел быть таким. Ревнивцем, собственником, чокнутым. Не хотел. Но становился им.
— Я тут задумался… — пробормотал
— Поздравляю, — рассеянно бросила Аня, не отрывая глаз от монитора компьютера.
— Я серьёзно, — заметил я.
Не знаю, может, в моем тоне прозвучало что-то особенное, или же просто Данчук и сама уже устала от писанины, но подруга подняла на меня взгляд и мягко улыбнулась:
— Ну, в таком случае — просвети меня.
Вздохнув, я озвучил мысль, которая почему-то навязчиво крутилась у меня в голове:
— Мы вырастаем и портимся.
Аня смотрела на меня, видимо, выжидая, когда я засмеюсь. Но моё лицо оставалось серьёзным, так что девушка мягко поинтересовалась:
— И, ты, по всей видимости, хочешь мне рассказать, почему пришёл к таким выводам?
Я кивнул. Вертя в руках один из многочисленных простых карандашей, что вечно валялись в комнате подруги (сценарист, что тут поделать. Ей вечно приходили в голову, идеи и она стремилась записать каждую), я заговорил, вываливая на Данчук всё, что накопил мой разум:
— Мы учимся переносить сигаретный дым, даже если в детстве от самого легкого запаха курева голова тут же начинала болеть. Сужу, скорее всего, по себе. Материмся реже и более метко — или, наоборот, чаще и без зазрения совести.
Пьём ту кислую красную воду, которую в детстве пробовали из родительских бокалов и плевались. Ну, к тебе это не относится, — добавил я с тонкой усмешкой.
Аня улыбнулась, таким знакомым жестом убирая одну из прядей волос за ухо. Это было верным признаком того, что она нервничала. Вот только почему? Неужели её так напрягали мои размышления?
Не найдя ответа на этот вопрос, я продолжил свои излияния:
— Переживаем и спорим, иногда — не дай бог, конечно, — ссоримся. Не ложимся спать в 9 вечера. И в 10 тоже не ложимся. И в 11 нет. Хорошо, если ложимся вообще. Вечно забываем покормить собаку, купить домой хлеб или еще что-то, что очень сильно просила мама. И даже напоминала три раза, скидывала сообщение — и мы всё равно этого не делаем.
— Со мной такого еще не бывало, — заметила Аня осторожно, словно боясь прервать весь тот словесный понос, что лился из меня.
На это я только пожал плечами:
— Ты исключение. Ты всегда им была для меня. Так вот. Мы помним дату крутого концерта, на котором повезло побывать пять лет назад, а дни рождения родственников называем со скрипом попытки со второй, в лучшем случае, — видя, что Данчук и тут пытается мне возразить, я покачал головой, — Да, ты и тут отличилась. Но даже ты, Мышонок, перестала делать своими руками те уродские открытки, которые наши родители гордо показывали всем друзьям, а после ставили на полку в гостиной.
— И ничего они не уродские, — буркнула Аня, чуть покраснев, но не споря со мной в главном.
Меня это настолько умилило, что я чуть было не сбился
— А еще мы прекращаем общаться с людьми на улицах. Ты же помнишь, что когда нам было по четыре года, мы здоровались с каждым прохожим без исключения?
Аня с улыбкой кивнула, видимо, как и я, на секунду предавшись воспоминаниям. Чуть помолчав, она заметила:
— Мы больше не знакомимся где угодно и с кем угодно по принципу "классный у тебя робот, а у меня вот, смотри, машинка или барби, давай дружить".
— Да, а мяч во дворе нам заменила тренажёрка три раза в неделю, — кивнул я, — А укладка с макияжем заменили девочкам забавные хвостики и косички.
Тут я, не удержавшись, протянул руку и легонько дёрнул Аню за одну из золотистых прядок, что выбились из — вы не поверите — одного из тех самых забавных хвостиков. Да, Данчук и здесь была тем самым исключением, что подтверждало правило. И в этом было её особое очарование. Та самая искорка, которая так цепляла окружающих.
Намотав локон на палец и, не отрывая взгляда от её глаз, я негромко добавил:
— И честности в нас остаётся с каждым днём все меньше. Меньше искренности, меньше искр. Мы вырастаем, и… просто меняемся. И я не понимаю — как и зачем. Мне хочется просто взять — и остановить время на том моменте, когда всё просто и понятно.
Подняв руку, Аня перехватила мою ладонь и чуть сжала её, даря тепло. А после, легко улыбнувшись, сказала:
— Глупый. Перемены — это ведь не всегда плохо. Просто нужно не забывать про своего внутреннего ребёнка. Посмотри на наши семьи — они, мне кажется, до сих пор не знают истинного значения слова «серьёзность».
Хмыкнув, я заметил:
— Да, тут ты попал в десятку. Но, что если…
Будто прочитав мои мысли, Данчук покачала головой:
— Тебя их участь тоже стороной не обойдёт. Я знаю это хотя бы потому, что ты — единственный, кто вообще задумывается о таких вещах. Ты не станешь одним из тех серых, скучных людей, что каждый день сливаются в однообразную массу. Я прослежу за этим. Обещаю.
Наверное, это было именно тем, чего мне не хватало — её слова. Обещания, что несмотря ни на что, она не бросит меня. Потому что, видит Бог — это было тем единственным, что когда-либо пугало меня. Мысль о том, что я существую в мире, где Анна Данчук не находится рядом со мной — нет, такого не должно быть. Это какой-то неправильный мир. Ну, куда я без своей сестрёнки вообще? Я дорожил ей больше, чем это было возможно в принципе…
И вообще — откуда эти мысли? Наверняка, это всё эта пьеса, которая просто пропитана любовью и семьёй Данчук. Вот в голову глупости и лезли. Хорошо, что я не играю никого. Иначе вообще бы пропал, потонув в истории этой семьи. ЕЁ истории.
Глава шестнадцатая
Глава шестнадцатая
Юлиан
Если я думал, что мне удастся избежать многочасовых репетиций просто потому, что роли мне не досталось — ох, какой же жёсткий облом меня ждал. Прям такой, болезненный, когда бьёт по голове, причём, с вертухи. Потому что я бывал на каждой. Каждой, мать её, репетиции.