Сила семейных уз. Почти достоверная история нескольких поколений одной семьи
Шрифт:
А случилось следующее. В тот роковой день дверь на балкон была приоткрыта, и мой старший брат Виктор, довольно рано научившийся передвигаться самостоятельно (в то время ему исполнилось уже 3 года), вышел потихоньку на балкон. Он преспокойно вскарабкался на стул, стоявший недалеко от чугунных решеток высотой больше метра, и, дотянувшись ручонками до верхнего края решетки, перевалился через нее…
Оказавшись за балконом, он пролетел всего один метр и каким-то чудом зацепился капюшоном своей домашней курточки за торчащий из дна балкона толстый крючок.
Мама, само собой разумеется, была на кухне. Однако, будучи хорошей еврейской мамой, время от времени проверяла, чем заняты ее дети. И когда она поняла, что старшего сына что-то давненько нигде не видно и не слышно, пошла взглянуть, где же ее первенец. Я, как всегда, что-то пытался
Когда мама увидела, что дверь на балкон приоткрыта больше, чем обычно, она, побледнев от охватившего внезапно нехорошего предчувствия, вышла на балкон. Осмотревшись, скорее для очистки совести, она заглянула и за перила. И когда она увидела своего любимого сынишку, висящего за балконом и беспомощно размахивающего ручонками, однако мужественно не плачущего, ее ноги подкосились – и дикий крик, наверное, поднял на ноги всю округу.
Спустя мгновение она уже лежала на полу, схватив Витю обеими руками, просунутыми сквозь решетку балкона. Мама потом рассказывала, что не помнит, как поднимала его и одновременно поднималась сама. Помнит только, как, обливаясь слезами, упала на спину, прижав к груди этот хрупкий комочек жизни, непрерывно целуя его и бормоча что-то нечленораздельное. Мысленно представляя перед собой эту трогательную картину, в сотый раз осознаешь, что нет в мире существа преданнее матери, которая по-настоящему любит свое дитя. Итак, каждый из нас, чудом избежав смерти в столь юном возрасте, видимо, был отмечен знаком судьбы и благословлен на долгую жизнь.
Приближался 1948 год…
В стране царил сумбур. Люди пытались как-то определиться. До благополучия было еще далеко, страна была огромная и совсем не монолитная, как ее считали за границей.
Первое, что сделал отец, оказавшись в городе, – пришел в НКГБ, в то время уже официально переименованный в МГБ, и, рассказав, что, как и почему все произошло, заявил, что хотел бы работать в отделе СМЕРШ, если это возможно. Чекисты не видели причин отказать добровольцу, пусть и неподготовленному, но имевшему перед родиной заслуги, и уже очень скоро он проявил незаурядные способности, необходимые для работы в этой организации.
Дедушка же решил действовать по-своему: он разыскал того дворника, который выдал их семью, и, затащив его в какую-то глухую подворотню, отрезал ему язык и уши. Так он отомстил за своих родных, погибших по вине этого подлеца.
Правда, на следующий день дедушку арестовали: кто-то сообщил в милицию. Но благодаря тому, что папа уже работал в СМЕРШ, ему удалось замять дело до того, как оно попало в прокуратуру, и дедушка оказался на свободе. Папа понимал, что все не так просто, и, хотя он сумел добиться освобождения деда, рано или поздно ему могли это припомнить. Поэтому спустя пять или шесть месяцев он подал рапорт об увольнении. Оставаться в Одессе, где за последние годы с ними произошло столько горестных событий, видимо, не хотелось ни маме, ни папе. Поэтому родители пришли к выводу, что в их ситуации будет лучше, если они безвозвратно покинут эти злополучные места. По обоюдному согласию они решили, что правильнее всего будет выехать в любой город, расположенный неподалеку от границы с одной из европейских стран, будь то Польша, Чехословакия, Венгрия или даже Румыния. Такое решение было навеяно создавшейся сразу после войны ситуацией, когда из страны выпускали людей, рождённых за пределами родины. Маме недолго пришлось уговаривать отца, что для них самый оптимальный вариант был бы покинуть Советский Союз, тем более что дедушка второй раз женился и не испытывал ни малейшего желания уезжать куда бы то ни было. На тот период дедушка казался относительно доволен тем, как складывалась его жизнь.
Папа же очень любил маму и готов был поехать ради нее куда угодно. К концу 1947 года они перебрались в город Станислав в Западной Украине, от которого было рукой подать в любую из ранее упомянутых стран. Однако к несчастью (именно в таких случаях понимаешь, что существует Судьба, которая ведет нас по жизни – зачастую независимо от того, предпринимаешь ли ты какие-либо действия или нет), границу по особому указанию Сталина закрыли и больше никого не выпускали.
В надежде, что со временем всё-таки закон смягчится – иногда бывало и такое – родители решили остаться в
Город Станислав расположился в Западной части Украины, в преддверии Карпатских гор, обрамленный с севера рекой Днестр. С 1918 по 1939 этот город принадлежал Польскому воеводству, но в сентябре того же года город был занят Красной армией в связи с подписанием договора между СССР и Германией о разделе Польши. Когда Германия, нарушив договор, напала на страну Советов, городом полностью овладели немцы. После разгромной и убедительной победы Советских войск над Германией, город в 1944 году опять стал советским, войдя в состав УССР. До войны в нём наряду с поляками проживало множество евреев, однако после бесчинств гитлеровских оккупантов при освобождении города в нём оставалось не более 100 евреев.
Климат в этой части страны весьма благоприятный – с благоуханием цветов весной, умеренно жарким летом, в меру дождливой осенью и снежной, правда, ветренной зимой.
Наш дом, как я уже говорил, был очень большим, но его огромный двор просто поражал воображение своими размерами.
Во дворе росли многовековые деревья: клен, осины и даже дуб, было также несколько фруктовых деревьев – вишневых, яблоневых – и множество кустов сирени. Совсем рядом с домом росло огромное ореховое дерево, ветви которого касались крыши одного из флигелей и с которого мы каждую осень снимали урожай грецких орехов – из-за этих зеленоватых плодов пальцы наших рук во время «уборки урожая» всегда были желтовато-зеленого цвета. Мы охотно делились урожаем с соседями, которых к тому времени, когда мне исполнилось шесть лет, стало уже гораздо больше – то ли семь, то ли восемь семей. Причем одной из них была семья маминой родной младшей сестры Регины. Пройдя всю войну на передовой, после войны она приехала к маме, через ее знакомых познакомилась с выходцем из Белоруссии, вышла за него замуж, родила девочку, и они зажили бок о бок с нами, как я сейчас понимаю, получив от нас в подарок двухкомнатную квартиру с маленькой, переделанной из кладовки кухней. Таким образом, у нас осталось четыре комнаты.
Я рос очень подвижным и жизнерадостным ребенком, и не было, наверное, в то время спортивных игр, в которых мы с братом не принимали бы участия вместе с мальчишками из нашего и соседних дворов. Они любили собираться у нас, потому что нигде в округе не было двора таких необъятных размеров, дающих столько разнообразных возможностей для всяческих игр – начиная от «казаков-разбойников» и «трех мушкетеров», заканчивая футболом летом и гонками наперегонки на санках и коньках зимой.
У детей первых послевоенных лет детство было особенным. Родители были озабочены прежде всего тем, как стать на ноги, а мы в основном были предоставлены самим себе. Особенно мы любили играть в военные игры (ничего не поделаешь – реалии времени!) – с генеральскими штабами, немцами, партизанами, самодельными пистолетами, саблями и деревянными лошадками, сбитыми на скорую руку из подручного материала.
Я был в детстве довольно ловким и ничего не боялся, так как был искренне убежден, что жизнь – это навсегда. Поэтому в футболе я охотно становился в ворота вратарем и бесстрашно падал на очень жесткое, неприспособленное для игры в футбол поле, часто лазил по деревьям, забираясь на высоту 15–20 метров, перепрыгивал с ветки на ветку, возомнив себя Тарзаном, лихо «брал штурмом» довольно высокие заборы и в маске Зор о со шпагой в руках лазил по крышам, пытаясь оставить, где было возможно, знаменитый знак «Z». В мечтах я часто становился также партизаном и захватывал в плен фашистских генералов, а иногда – и самого Гитлера, пуская под откос вражеские эшелоны. А потом с достоинством принимал высокие награды Родины – внеочередные воинские звания, забираясь высоко по служебной лестнице.