Сильна как смерть (Пер. Николай Лернера)
Шрифт:
Она почувствовала, что дыхание ревности иссушило в ней жалость, и заговорила тоном утешения:
— Мой бедный друг! Еще несколько дней, и она будет замужем и уедет. Не видя ее, вы, несомненно, излечитесь.
Он покачал головою:
— Нет, я погиб, я окончательно погиб!
— Да нет же, нет! Вы не увидите ее три месяца. Этого достаточно. Довольно же было вам трех месяцев, чтобы полюбить ее сильнее, чем меня, а ведь меня вы знаете уже двенадцать лет.
Тогда в избытке горя он стал молить ее:
— Ани, не покидайте
— Что же я могу сделать, мой друг?
— Не оставляйте меня одного!
— Я буду навещать вас, когда бы вы ни захотели,
— Нет. Позвольте мне бывать здесь как можно чаще.
— Вы будете рядом с ней.
— И рядом с вами.
— Вы не должны ее видеть до свадьбы.
— О Ани!
— Или, по крайней мере, как можно реже.
— Можно мне остаться у вас сегодня вечером?
— Нет, в таком настроении нельзя. Вам надо развлечься, пойти в клуб, в театр, еще куда-нибудь, но не оставаться здесь.
— Я прошу вас.
— Нет, Оливье, это невозможно. Кроме того, у меня будут обедать люди, присутствие которых еще сильнее расстроит вас.
— Герцогиня и… он?..
— Да.
— Но я ведь вчера провел с ними весь вечер.
— Уж не говорите! То-то вы сегодня так хорошо себя чувствуете.
— Обещаю вам, что буду совершенно спокоен.
— Нет, это невозможно.
— Тогда я ухожу.
— Куда же вы так торопитесь?
— Мне надо походить.
— Это хорошо, ходите побольше, ходите до самой ночи, постарайтесь смертельно устать — и тогда ложитесь спать.
Он встал:
— Прощайте, Ани.
— Прощайте, дорогой друг. Я заеду к вам завтра утром. Хотите, я пойду на такую же страшную неосторожность, как бывало, — сделаю вид, что позавтракаю дома в полдень, а в четверть второго буду завтракать с вами?
— Да, превосходно. Как вы добры!
— Ведь я же люблю вас.
— И я вас тоже люблю.
— О, не говорите больше об этом.
— Прощайте, Ани.
— Прощайте, дорогой друг. До завтра.
— Прощайте.
Он перецеловал ей руки, потом поцеловал ее в виски, потом в уголки губ. Теперь глаза у него были сухие, вид решительный. Внезапно он схватил ее, заключил в объятия и, приникнув губами к ее лбу, казалось, впивал, вдыхал всю любовь, которую она питала к нему.
И быстрыми шагами, не оглядываясь, вышел.
Оставшись одна, она бессильно опустилась на стул и зарыдала. Она просидела бы так до вечера, если бы за нею не пришла Аннета. Чтобы дать себе время отереть покрасневшие глаза, графиня сказала ей:
— Мне надо написать несколько слов, детка. Иди наверх, я сию секунду приду.
Вплоть до вечера ей пришлось заниматься важным вопросом о приданом.
Герцогиня и ее племянник по-семейному обедали у Гильруа,
Только что сели за стол, все еще обсуждая вчерашнее представление, как вошел слуга с тремя огромными букетами в руках.
Г-жа де Мортмэн удивилась:
— Господи, что это такое?
Аннета
— О, какие красивые! Кто бы это мог прислать?
Мать ответила:
— Конечно, Оливье Бертен.
С тех пор, как он ушел, она все время думала о нем. Он показался ей таким мрачным, трагичным; ей было так понятно его безысходное горе, она так мучительно чувствовала отзвук этой скорби в себе самой и так сильно, так нежно, так безгранично любила его, что сердце ее сжималось от зловещих предчувствий.
Во всех трех букетах действительно оказались визитные карточки художника. На каждой из них он написал карандашом имена графини, герцогини и Аннеты.
Г-жа де Мортмэн спросила:
— Уж не болен ли ваш друг Бертен? Вчера он очень плохо выглядел.
И г-жа де Гильруа ответила:
— Да, он меня немного беспокоит, хотя ни на что не жалуется.
Муж ее добавил:
— Ну, с ним то же, что с нами со всеми: он стареет. И за последнее время даже слишком быстро. Впрочем, мне кажется, холостяки опускаются как-то сразу. Они разваливаются скорее, чем наш брат. Он действительно сильно изменился.
Графиня вздохнула.
— О, да!
Фарандаль вдруг перестал шептаться с Аннетой и сказал:
— Сегодня утром в Фигаро напечатана весьма неприятная для него статья.
Графиню выводили из себя всякие нападки на талант ее друга, всякое порицание, малейший неприязненный намек.
— Ах, — сказала она, — такой выдающийся человек, как Бертен, может и не обращать внимания на подобные выпады!
Гильруа удивился:
— Как, неприятная для Оливье статья? А я не читал. На какой странице?
— На первой, — ответил маркиз, — в самом начале, под заглавием: «Современная живопись».
И депутат перестал удивляться:
— Ну, конечно, я потому ее и не прочел, что это о живописи.
Все улыбнулись, так как знали, что, кроме политики и сельского хозяйства, г-н де Гильруа мало чем интересуется.
Заговорили о другом, потом перешли в гостиную пить кофе. Графиня не слушала, еле отвечала на вопросы; ее преследовала мысль о том, что делает теперь Оливье. Где он? Обедал ли? Где мыкает в эту минуту свою неисцелимую тоску? Теперь ей было мучительно жаль, что она дала ему уйти, не удержала его, и ей представлялось, как он бродит по улицам, печальный, бездомный, одинокий, гонимый своим горем.
До самого отъезда герцогини и ее племянника она была молчалива, терзаясь смутным, суеверным страхом, затем легла в постель и лежала в темноте с открытыми глазами, думая о нем!
Прошло много времени, и вдруг ей послышался звонок в. передней. Она вздрогнула, села и прислушалась. Вторично в ночной тишине продребезжал звонок.
Она соскочила с кровати, изо всей силы нажала кнопку электрического звонка, чтобы разбудить горничную, и со свечою в руке побежала в переднюю.
— Кто там? — спросила она, не отворяя двери.