Сильнее ветра 2. Горизонт свободы

Аструм Лия

Хотя нет. Он не стал худшим. Худшими стали все остальные.

– Понимаете?!

– Что я должен понять? Уточни, пожалуйста, – одобрительно попросил он. Тембр его голоса никак поменялся. В его интонации не появились новые ноты, которых я так страшилась.

– Я не успела сказать, – прошептала я. – Не успела ничего ему сказать. Я наговорила столько гадостей и не успела… не успела попросить прощения. Он… – С губ сорвался сиплых вздох. – Я обвинила его в стольких вещах, а ведь я так совсем не думала… Я уехала… И он поехал за мной… Нас не должно было быть на той дороге… Если бы я осталась

дома… Если бы я не вела себя как ребёнок и спокойно поговорила с ним… Он остался бы жив! – взахлёб ревела я. – Он остался бы жив! Понимаете?! Он был бы жив! Я… я убила его. Человека, который значил для меня всё! Я убила его собственными руками! Вы понимаете?! Собственными руками! – Я вытянула их вперёд, ближе к доктору, чтобы он мог лучше рассмотреть моё орудие убийства.

Несколько секунд он молча смотрел на мои дрожащие кисти, а потом поднялся, налил в стакан воды и так же молча поставил его перед мной.

Всё тело пронизывал неконтролируемый тремор, пока я пыталась без потерь донести кружку до своих искусанных зубами губ. Но безуспешно. Расплескала половину содержимого, прежде чем в рот хлынула остужающая горло влага.

– Больше всего в жизни я хочу увидеть его, – глядя на растекающееся по штанине мокрое пятно, вибрирующе выдавила я. – Непридуманного. Настоящего. Живого. Тёплого… И попросить прощения.

– Ты просила прощения у придуманного Эйдена?

Доктор Кауфман вёл себя так, будто не происходило ничего необычного. Будто всё в порядке. Будто я не нахожусь на грани истерики. А слёзы – просто выдумка моего больного воображения.

– Тысячи раз.

– Он тебя прощал?

– Всегда.

– Как думаешь, настоящий Эйден простил бы тебя?

Я задумчиво склонила голову набок, рассматривая мужские пальцы, расслабленно лежащие на мягких подлокотниках кресла. Мне потребовалось несколько секунд на подбор верного заключения.

– Он даже не обиделся бы… – пробормотала я. – Он не умел обижаться.

Поразительное качество для очень обидчивой меня.

– Тогда зачем ты его просишь?

– Потому что… Всё из-за меня…

– Ты винишь себя в аварии. Но ты не можешь нести ответственность за поступки других людей. В ту ночь Эйден мог не ехать за тобой. Или выбрать другую дорогу. Или вызвать такси. Водитель второй машины мог предпочесть движение по иному маршруту. Несколько вариантов развития событий, – подытожил врач. – Вы поругались. Все ругаются. Это никаким образом не подрывает твоих чувств к нему.

– Я это понимаю, но я… – Заминка, в которой безумно хочется поверить в каждое его слово. Вдолбить себе в голову. Вырезать, если нужно. Отпечатать на коже. Но это невыносимо сложно. – Не было других исходов. Был только этот.

– Тебе нужно простить себя, Эмили, – неожиданно произнёс доктор Кауфман, и я подняла взгляд к его лицу. – Попросить прощения у самой себя.

– У себя? За что?..

– Ты не сделала ничего плохого. Чувство вины при потере близкого – это нормальная реакция человека, – спокойно разъяснял Леон. – Она появляется от беспомощности. От невозможности повернуть время вспять. Что-то изменить, досказать, доделать или переделать. И мало кому удаётся сразу понять, что эта вина иррациональна. Она

абсурдна. А знаешь почему?

Я, не мигая, смотрела на него в ответ.

– Потому что нет такого момента времени, в который человек с полной уверенностью сможет почувствовать, что выжал свой максимум. В его «успел всё» всегда будет присутствовать одно маленькое «а если бы…». Смерть нам неподвластна, неизвестна. Смерть вызывает страх, и именно поэтому человек никогда не будет к ней готов.

– Когда он… – Я до сих пор отказывалась произносить это слово. – Когда его не стало, я не хотела жить, – я настойчиво попыталась опровергнуть убеждения врача. – Не хотела. Я была готова умереть.

– Тогда почему ты сидишь сейчас передо мной?

Я медленно поставила пустой стакан на столик.

– Потому что сошла с ума… – смущённо предположила я. – Не успела.

– Ты не сходила с ума, Эмили, – уверенно продублировал свои заключения доктор Кауфман. – По крайней мере, не в той плоскости, в которой ты думаешь.

– Что вы имеете ввиду?

– Расскажи, как появился Эйден.

Как появился Эйден…

Я молчала. Не хотела проходить эту полосу по новой. Боялась. Хотя боятся было нечего. Боль стала родной. Я срослась с ней. Проехалась по каждой грани. Распробовала сотни оттенков её вкуса. И каждый из них отдавал тоскливой горечью. Опустошал.

И всё же…

– Хорошо, – кивнула я и откинулась на спинку кресла.

Закрыла глаза. Отмотала воспоминания и нашла нужный момент.

Чудовищный. Мучительный.

Когда мне без анестезии вырезали все органы тупым ножом.

Полтора года назад.

Боль. Боль, охватившая всё тело. Пульсирующая в каждой клетке. Она растекалась, опоясывала. Плавила. Плавила моё тело. Самый сильный очаг можно было определить, не открывая глаз. Голова. В неё словно залили вулканическую магму, и она медленно, с особой изощрённостью и жестокостью изничтожала каждый нейрон.

Я хотела прикоснуться ко лбу, вытереть мокрое. И не смогла. Рука не слушалась. Я попыталась разлепить глаза, и их мгновенно пронзило сильной резью. Я дёрнулась и тут же замерла, испугавшись громко запищавшего монитора.

Череп разрывало на части, а горло драло колючей сухостью, словно его под завязку забили опилками. Я накопила немного слюны и сглотнула. Не помогло. Ещё раз. Бесполезно. Тяжёлое тревожное дыхание вырвалось сквозь слипшиеся губы.

– Эмили, ты слышишь меня? – откуда-то сверху раздался знакомый, пронизанный откровенной паникой голос. – Кивни, пожалуйста, если слышишь.

И я кивнула. Потому что слышала.

– Зови Фрэнка. – Снова голос сестры. – Скорее.

Я повторно попыталась разомкнуть веки. Превозмогая ломоту, я очень сильно старалась увидеть хоть что-то, и это несгибаемое упорство помогло мне одержать первую маленькую победу в неравной схватке. Сначала передо мной растянулась тонкая светлая полоса, а затем появились размытые очертания комнаты.

– Вот. – В мои губы ткнули чем-то тонким и колючим. – Сделай пять коротких глотков.

Я попыталась увернуться, но не смогла. Голова весила миллионы фунтов.