Сильнейшие
Шрифт:
Огонек заговорил, в душе молясь об одном только — чтобы ему дали закончить:
— Кираи… ты сам напомнил мне, что пора вести себя по-взрослому. Отвечать за поступки… и думать, что дальше. Поверь, сейчас я делаю то, что надо.
— Я говорил о взрослости. Но не думал, что начнешь ты с предательства.
Повернулся и зашагал к лагерю северян. Не оборачиваясь.
— Скажи моим, что произошло, пожалуйста! — хотел было крикнуть подросток, но получилось похоже на шепот.
Кираи шел напрямик, раздвигая телом высокие упругие стебли, и
— Идем, — рука с красным браслетом легла на плечо подростка, словно ничего не случилось, и самое время было дружески поболтать.
— Идем, — тихо проговорил Огонек, хотя меньше всего этого хотел. Просто не мог. Ни говорить, ни стоять, ни идти.
В это самое время усталая, дрожащая девушка в сером впервые в жизни услышала мысль своего старшего родственника — когда тот прошел мимо нее, вымотанный настолько, что не понял проникновения за «щит» члена своей семьи. Этле не собиралась этого делать. Она просто… слишком хотела передать обиду свою.
«Я проиграл. Шику… зря», — и, новая мысль: «Пока».
И этого Этле было достаточно.
Кайе присел на камень. Темно-красный цвет — цвет войны и гнева — шел юноше очень. Но красное полотно одеяния обезобразили следы от радужных ножей — и сквозь дыры с обугленными краями виднелись ожоги на разорванной коже. Он даже одежду эту не снял…
— Больно? — тихо спросил Огонек.
— Нет.
— Позволь мне — ты знаешь, что там, на севере, меня обучали целительству.
Ему был ответом взгляд — тяжелый и очень презрительный. Словно вопрос — а чему тебя там еще научили?
— Дай я хотя бы попробую, — не отступил он.
— Ладно, — почти беззвучно выдохнул южанин. Откинулся назад. Огонек присел рядом, раздвигая складки ткани, вздрогнул, как следует разглядев сожженную до черноты кожу, и белый кусочек кости — удар был силен…. Какой части мгновения Кайе хватило, чтобы поставить-таки щит, загораживая себя и другого? И почему этого щита не было раньше?
Осторожно поднес руку к ожогам, пытаясь и теплотой собственной кожи не побеспокоить оборотня. Почувствовать, и, не касаясь, позволить лепестку Силы лизнуть поврежденное место…
— Ты…! — его схватили за руку, он совсем рядом увидел бешеные и вместе с тем перепуганные глаза. — Что ты делаешь?!
Огоньку не много потребовалось времени, чтобы сообразить. Он улыбнулся даже:
— Все хорошо. — Пояснил: — Ты привык, что целителю требуется усилие, чтобы преодолеть твою невольную защиту. А со мной и расслабляться не надо — благодаря Ши-Алли я прохожу свободно.
— Ладно, — повторил оборотень, сжав зубы, и закрыл глаза. Какое уж там расслабиться… он сейчас с трудом терпел прикосновения чужой Силы, мало того что просто чужой — того, кого считал врагом, наверное.
Под осторожными прикосновениями невидимых лепестков обугленная кожа стягивалась в корку и сходила, оставляя новую кожу, ярко-розовую.
Огонек выдохнул, чувствуя,
— Хватит, — донесся голос оборотня, одновременно с осознанием, что больше не выдержать. Ожоги выглядели уже вполне приемлемо.
И, поняв это, Огонек повалился наземь, уткнулся лицом в сосновые иглы, устилавшие землю, и зарыдал — точнее, завыл, захлебываясь слезами, дрожа от боли и ужаса. Прорвалась напряжение.
Кайе сидел неподвижно, смотря на верхушки пихт.
— Проорался? Легче? — обронил, когда отчаянные рыдания стихли немного.
Огонька это привело в чувство, заставило вскинуться:
— Что легче?! Убивать или смотреть, как убивают другие?!
— Да уймись ты… — Кайе думал о чем-то, едва обращая внимание на мальчишку. — Хватит.
— Там, на севере, люди… они хотят жить! И они дороги мне!
— Пусть благодарят Лачи. А жить хотят все, любая крыса.
— Крыса? Наша связь… в Бездну, она ничего не стоит! Ты не докончил тогда… давай, раз тебе и в самом деле плевать на всех!
— Амаута! Не пори чушь. Те, кого я хочу убить, умирают. А тебя Лачи почти уговорил. Да какое почти… просто уговорил.
— Я хотел защитить людей севера. Тех, кого полюбил, понимаешь? — Огонек снова почти кричал. — От тебя, потому что тебе убить их — все равно что прихлопнуть мошку! Я не смог ничего, понимаешь? Защитить их, или тебя уничтожить… я просто пустое место! А Лачи…
— Север стал бы сильнее на какое-то время. Он тоже… делает все для своих. Кыш!
Кайе зашвырнул шишку в севшего на ветку дятла.
— Ну что, все еще оглядываешься на тех?
— А ты как думаешь? — тихо и медленно. — Там же… — осекся.
— И как, намерен вернуться к ним? Бежать?
Долго не было слышно ни звука, кроме далекого стрекотания сойки.
— Нет.
Словно двое приятелей встретились вечером — и решают, разойтись ли сейчас или еще поболтать. На севере… дом, который едва-едва отыскал. На юге… тот, который слушает иногда разумную речь. Но слушает ведь! Стоило отважиться на разговор — и он пришел сам. И, может быть, хватит сил удержать… убедить хоть в малости. Огонек только тогда вздохнуть смог, когда осознал — тот ничего не спросит. Пора бы понять, наконец. Он тоже… меняется.
А тот откликнулся через некоторое время:
— Не строй из себя… несчастную жертву.
— Это бессмысленно, — отозвался подросток устало.
— Бессмысленно… Ты стал, как они, — вздохнул и сказал непонятно для полукровки: — Раньше, в Тевееррике, добровольная жертва считалась самой значимой…и самой опасной.
— Опасной?
— Да…
— Разве тебе меня опасаться?
Кайе улыбнулся криво и ничего не сказал.
Огонек вскинул голову:
— Когда ты смотришь, как сейчас… у тебя такое лицо… словно ты можешь быть и другим. Человеком…